– Ешьте, ешьте! Потом! – донесся тот же приятный голос, который, как нам показалось, удалялся.
Мы сели пересмеиваясь, шепча, что это, видимо, дворец заколдованного чудовища, ждущего Аленушку, которая его расколдует, – а пока что он угощает всех!
Мы поели, постояли у кассы еще…
– Эй! А платить кому? – крикнул я.
Тишина. Потом донеслось издалека:
– Да ладно, ребята!
Был ли в жизни момент большего счастья? Мы вышли на крыльцо, зажмурились на солнце. Не то что мы радовались халяве – просто приятно было побывать в раю. И вот – неожиданно возвратился сюда.
…Что – настал час расплаты? Я пошевелился на сиденье – немножко прилип.
Да, теперь тут не рай… Во всяком случае, не бесплатный.
Впритирку стояли шикарные тачки – среди них преобладали бандитские “броневички” с никелированными кроватными спинками вместо бамперов. Стоял какой-то технический автобус с маленькими окнами, черные кабели выползали из него и ползли по ступенькам.
Над дверью была круглая надпись, с желтым кругом внутри:
“Золотой блин”. Левин сиял. Нет… хорошее название…
Соответствующее!
Мы вошли в зал, судя по гулкости – просторный. Не было видно почти ничего. За этим залом призрачно брезжил другой, с игорными столами. Похоже, что тут вечная ночь. И жара! Колотилась музыка, и в прокуренной тьме нас стали колоть и тут же исчезать тонкие лазерные “иглы”: синяя – зеленая – красная. Левин шел впереди – маленький, пузатый, лоснящийся, в мятой, выбившейся на животе рубахе, – но все, попадавшиеся на пути, почтительно кланялись.
Левин вскарабкался на низенькую приступочку сцены, взялся маленькой ручкой за стойку микрофона:
– Ша!
Ансамбль, состоящий из четырех лохов в переливающихся костюмах, резко умолк.
Левин повесил микрофон на стойку и взял протянутый ему из зала другой – мохнатый, похожий на растрепанную шерстяную шапку.
– Дорогие друзья! – заговорил он весело и слегка гнусаво, как многие радиоведущие. – С вами снова ваш друг Сеня Левин, президент – и одновременно почетный член, – (Сеня хохотнул), – названной в честь Сени Левина фирмы “Селяви”!
Сеня Левин – “Селяви”… Молодец! Сам придумал?
– Я снова с вами со всеми, кто в пути, кто выехал из дома, или кто едет к дому, или, наоборот, вовсе не собирается домой! Я с вами! Мы снова вместе с радиостанцией “Парадайс”, которую, я надеюсь, все полюбили, находимся в самом знаменитом клубе
Карельского перешейка “Золотой блин”, который работает круглосуточно!
Гусляры вдарили по струнам.
– Рад сообщить вам, что фирма “Селяви” придумала для вас новую мульку. Если вдруг – тьфу, тьфу, тьфу! – забарахлит на ходу ваш мотор, то лучшие! Лучшие мастера Карельского перешейка!..
Битте-Дритте подразумевается, понял я.
– …в течение получаса наладят вам его. Кроме этого связывайтесь с нами по поводу… мелких недоразумений с ГАИ! Мы будем рады вам помочь – стоит вам только позвонить по моему мобилу – 914-34- 14! Смелей, ребята!
Грянула музыка. Левин, придерживаясь за микрофон, задом вперед спустился с приступочки и, позыркав своими гляделками, подошел вдруг ко мне.
– Слушай сюда! – заговорил он быстро. – Сделай мне штуку одну…
Ну, песню как бы… чтобы с первого аккорда все просекали, что это я выхожу!
– Ну… тут Чайковский нужен! – воскликнул я.
– Ладно… Бери Чайковского! – рубанув маленькой белой ладошкой, разрешил он. – Главное – слова!
Я и без него знал, что главное – слова! Мысленно прикинул сперва
– Первый концерт Чайковского… но – нет! Слишком много надо слов.
Что-то торжественное, но покороче… Ага!
– Пошли! – Я ухватил Левина за локоть. Он как раз посылал кому-то во тьму воздушные поцелуи – и удивленно глянул на меня своими птичьими глазками.
– Уже?
Вот это темп! Чайковскому такое не снилось. Левин пригнул ко мне ухо.
Я шепнул ему – и музыкантам, – что придумал, и Левин весело блеснул глазками:
– Годится!
С первыми же аккордами в зале наступила мертвая тишина. Все, оцепенев, смотрели на сцену… Вот это воздействие! Какому имиджмейкеру это удавалось? Левин, с окончательно выбившейся из порток рубахой, стал дирижировать. Понесся гул… Как? Снова эта песня? Ведь ее же вроде бы запретили, особенно по радио?..
Опять? Что-то переменилось, пока они тут? Лохи запели, торжественно и грозно:
День за днем идут года,
Зори новых поколений,
Но никто и никогда
Не забудет имя… Левин!
Левин со вскинутыми руками повернулся к залу. Зал взорвался аплодисментами. Дальше пели все, причем с упоением, – видно, здорово въелась эта песня: с явным восторгом исполняют! И слова все знают!
Левин – в твоей весне!
В каждом счастливом дне!
Левин – в тебе и во мне!
Последнюю строчку, хохоча, тянули дольше всех две красотки, прильнувшие к нашему толстячку.
Я скромно сошел со сцены.
– Вот так… скромно, по-ленински, – сказал я Савве, стоящему у входа.
Тот мрачно усмехнулся.
Вдруг с улицы донеслись какие-то громкие хлопки. Левин кинулся к
Савве:
– Это что, однако?!
– Стреляют, однако! – равнодушно пожав плечом, вымолвил Савва.
– А тебе – что?! По…?! – рявкнул шеф.
– Я сказал: охраняю только зал! Все! – рубанул Савва.
Левин в расстегнутой рубахе бесстрашно нырнул во тьму…
За соснами тлел то ли восход, то ли еще закат, когда мы покидали этот вертеп.
Левин поглядел на длинный, шестидверный, метров десять в длину, белый лимузин, стоявший чуть в сторонке.
– Что-то давно мы на катафалке никого не отвозили! – сладко зевнул Левин.
– Клиентов нет! – в ответ зевнул Савва.
Ну и делами они тут занимаются! – думал я в ужасе – на катафалке увозят!
Но потом, когда мы сели и поехали, из их разговора я понял, что на “катафалке” они торжественно отвозят домой того, кто проиграл в их казино не меньше трех тысяч долларов, – таких “счастливцев” давно что-то не было!
Наконец мы мчались к дому, в приемнике записанный голос Левина повторял: “…по мобилу – 914-34- 14!..” И медленно, торжественно: “Левин… всегда живой!”
Я больше был увлечен другим, в конвертике, который сунул мне
Левин, пытался расклеить и пересчитать пальцами ассигнации, не вынимая их… Три?.. Четыре!
Я всегда говорил, что одним правильно выбранным словом можно полностью изменить окружающую
