сидеть в углу и ждать, пока это пройдет… А бывает, наоборот, я чувствую, что мог бы собой целый дворец заполнить или эту станцию, например, точно она специально по моей мерке под меня строилась…
Некрич провел, убирая волосы, рукой по мокрому лбу, улыбаясь несколько растерянно, сам, похоже, ошеломленный грандиозностью своего размаха. Я без труда представил его ростом до потолка, идущим гигантскими шагами среди маленьких пассажиров, как
'Большевик' Кустодиева и с такими же остекленевшими глазами, вынужденным наклонять голову то в одну, то в другую сторону, чтобы не задевать за люстры.
– На старых станциях вообще чувствуешь себя как дома. Или даже больше чем дома – как в нашем театре, который и был мне настоящим домом! Нигде в этом городе я не ощущаю себя настолько в безопасности, как в метро. Здесь ведь все, как у нас на сцене, а эти проходящие толпы – просто массовка, к которой и я принадлежу, от которой неотличим, один из многих, такой же, как все, попробуй отыщи меня в ней! (Из очередного поезда выходят одни некричи, каждый пассажир – Некрич, они заполняют всю станцию, и, понемногу редея, толпа их вытягивается в направлении эскалатора; отставшие некричи, разъезжаясь по мраморному полу, как по льду, торопятся догнать основную массу; последним семенит маленький Некрич, лапти и армячок выдают его отличие от остальных, и он спешит поскорее скрыться из виду.) Но больше всего сходства с нашим театром в том, что метро, как и он, навсегда. Может быть, даже еще более навсегда, если это возможно! Язык устареет, книги истлеют, прошлое сгниет в архивах, а метро останется! Оно ведь как пирамиды – кто теперь думает о рабах, их строивших?! Остаются только имена фараонов и архитектура. История со всеми своими реформами, разоблачениями и прочими мелкими беспорядками проходит поверху, как рябь по воде, ничего здесь, на глубине, не меняя. Капитализм там у них наверху или коммунизм – здесь это безразлично. И все-таки иногда мне кажется… Взгляни-ка,- Некрич оборвал себя и, не оборачиваясь, кивком головы указал себе за спину на стриженного наголо человека с синеватым выскобленным подбородком в темных царапинах от бритья,- не нас ли этот тип высматривает?
Стриженый действительно приглядывался к нам, спрятав руки за спину.
– Иногда мне кажется,- закончил Некрич, прежде чем обернуться, что наше будущее приходит к нам оттуда.- Он показал на полный глухого шума черный вход в тоннель, всосавший только что, как макаронину, поезд, на котором приехал стриженый. Я не успел спросить Некрича, что он имеет в виду, потому что тот быстро подошел и, заглянув в лицо, обратился к нему:
– Андрей, если не ошибаюсь?
Наш провожатый шел впереди, руки в карманах, не оборачиваясь на нас и не говоря ни слова. Присмотревшись, я разглядел на его сером бугристом черепе такие же запекшиеся царапины, как на подбородке. Поплутав переулками, так что я быстро утратил представление о том, где мы находимся, он вывел нас к пятиэтажной хрущобе с киснущими от жары деревенскими старухами на лавочках у подъездов. После слепящего солнца на улице я сначала не мог ничего разглядеть в темной квартире, где мы оказались. Двое с неразличимыми лицами быстро прошли мимо по коридору, один из них невнятно выругался, столкнувшись с
Некричем. В квартире были еще другие люди, но трудно было понять, сколько. В комнату, куда нас провел стриженый, заглянула дебелая нечесаная блондинка в распахнувшемся халате, но он сказал ей коротко и зло: 'Уйди отсюда!' – и она исчезла.
Присутствие здесь женщины меня слегка успокоило, но ненадолго – я давно уже пожалел, что согласился пойти с Некричем, и утешал себя только тем, что денег с собой почти не взял, поэтому если нас решат тут ограбить, я не много потеряю. Вместо блондинки в комнату вошло сразу двое: один, со свернутым набок носом и землистым лицом, встал у двери, другой, в расстегнутом спортивном костюме, распространяя кисло-соленый запах пота, прошел к окну и сел на подоконник. Это выглядело так, точно они перекрывают для нас возможности бегства.
– Выбирай,- сказал стриженый, открыл шкаф и стал выкладывать из него на стол оружие. Один за другим он клал перед Некричем пистолеты различных марок, наши и импортные, ленивым тоном называя их характеристики и цену.
Некрич нерешительно смотрел на оружие, кажется, опасаясь протянуть руку и дотронуться до него.
– Патронов у нас, как грязи,- сказал стоявший у двери,- отдаем считай что даром.
Он поднял левую руку и потер скулу. Тот, что был в спортивном костюме, вытирая пот, провел ладонью по лицу. Стриженый закурил папиросу. Все их действия легко прочитывались, как заранее обговоренные знаки, которыми они обмениваются. Вокруг пластмассового абажура кружилась упрямо жужжащая муха, резкими зигзагами часто меняя направление, словно ища выход из ей одной видимого лабиринта под потолком. Когда стриженый докурил, в комнату вошел и встал у нас за спиной еще один человек, одетый в тренировочные штаны и майку. Его торс выглядел, как мешок из кожи, туго набитый шарами мускулов, так что и совершенно круглая, лишенная волос голова с мелкими чертами лица была похожа на еще один мускульный шар, не уместившийся в мешке и выскочивший наружу на короткой толстой шее… 'Денег не жалко, подумал я,- живым бы отсюда выбраться'.
Сидевший на подоконнике открыл окно, и стриженый выбросил в него окурок. Человек со свернутым набок носом барабанил пальцами по дверному косяку. Некрич, показалось мне, не столько выбирает оружие, пропуская мимо ушей то, что ему говорят, сколько прислушивается, напряженно застыв, к этой дроби. Пространство в раме окна было так натянуто, что попытавшаяся влететь в комнату бабочка ('К нам на помощь',- отчаянно подумалось мне), спружинив, отлетела назад. Стоявший у нас за спиной, когда я к нему обернулся, осторожно потрогал пальцем ссадину на губе.
Медленная птица, распластав крылья, косо пролетела за окном, барабанная дробь по косяку прекратилась, и в наступившей тишине я увидел, как от замершего Некрича отделился маленький Некрич, не обращая ни на кого внимания, словно загипнотизированный видом оружия, тихо подошел к столу и принялся рассматривать пистолеты.
Детскими пальцами с довольно грязными ногтями он провел по стволу парабеллума, подержался за рукоятку вальтера. Теперь, без усов и бородки, как и нынешний Некрич, он вполне выглядел на свои двенадцать или тринадцать лет, крестьянский армячок был ему, пожалуй, немного великоват, а может, бабушка его специально таким сшила. Взяв в руку тяжелый магнум, он повертел его так и этак и заглянул одним глазом в дуло. Ствол нашего 'Макарова' маленький Некрич недоверчиво понюхал, поморщился и положил пистолет на место. Сощурив левый глаз и скривив рот, он прицелился из браунинга в муху под потолком. Никто не мешал ему, потому что никто, конечно, не видел его, кроме меня, во мне же с его появлением почему-то сразу возникла уверенность, что все обойдется и мы выйдем отсюда целые и невредимые – грабить нас никто не будет.
В конце концов Некрич купил себе магнум – самый большой и страшный с виду из предложенных на выбор пистолетов. Кроме того, он приобрел бронежилет и еще одно убойное орудие – телескопическую дубинку с тяжелым железным шаром на пружине, сустав за суставом выдвигающуюся из рукоятки. Среди прочего холодного оружия он отдал ей предпочтение, похоже, благодаря скрытому сходству с самим собой – долговязо-костлявого Некрича, кажется, тоже можно было в несколько раз сложить по тому же принципу. Когда он держал дубинку в руке и убийственный шар жутко раскачивался на пружине из стороны в сторону, представлялось несомненным, что первой его жертвой будет сам
Некрич. Мне он по моей просьбе купил автоответчик, предлагавшийся в нагрузку к оружию,- вещь по тем временам в
Москве еще сравнительно редкую. Конечно, о том, что я каждый день жду звонка его бывшей жены и мне не дает покоя, что она может позвонить в мое отсутствие, я ему не сказал.
– Ответь мне честно, ты стрелять-то умеешь? – спросил я Некрича в баре, куда мы зашли передохнуть от жары.
– Плевое дело, научимся.- Он положил локти на стойку и небрежным тоном заказал виски со льдом, подмигнув официантке,- усталый ковбой с Дикого Запада, Буффало Билл проездом в Москве. Главное, ствол есть, это самое важное. Если есть ствол, все равно, как ты стреляешь, к тебе и так никто не сунется. Вся эта шушера,- он кивнул в сторону пяти или шести человек, сидевших в баре,- ствол на расстоянии чует, подсознательно, яйцами. Видишь, как сразу зашустрила,- сказал Некрич про поставившую перед нами два
