– Мальчик, – шептала она мне на ухо, хотя никогда раньше так меня не называла, – мальчик мой, мальчик…
Я слишком хорошо помнил, кого она так звала в постели, и догадывался, что под ее закрытыми веками мне нет сейчас места.
– Мальчик мой, – жалела она меня до слез вместо Некрича, изо всех сил прижимая к себе. Уверенный, что эта непривычная судорожность причитается не мне, а тому, кого больше нет, я не удержался и спросил, когда все кончилось, но раньше, чем она пришла в себя:
– Ирина, кто я? Как меня зовут?
Она не сразу, но все-таки вспомнила.
Среди всех мужчин, окружавших Ирину в настоящем и прошлом,
Некрич после своей гибели стал для нее вне конкуренции. Он обогнал всех, вырвался вперед, первым заглянул за черту, которую рано или поздно пересечет каждый, и узнал то, что не известно пока никому из нас. Теперь его образ в ее памяти окрашивался отсветом этого смертельного лидерства. Умерев, он разом избавился от своих недостатков, всего своего безумия и нелепости, а главное, от претензии на единоличное обладание ею.
То, во что он превратился в Ирининой памяти, вызывало у нее чувства скорее материнские, чем те, которые она обычно испытывала к мужчинам, а потому нераздвоенные и сильные. 'А ведь ты угадал тогда, – сказала она, – при нашей самой первой встрече, когда нас в метро друг к другу прижало, помнишь? Ты был прав, я все еще люблю его '. С закрытыми глазами проводя пальцами по моим губам, Ирина говорила: 'У тебя рот такой же, как у Некрича. И манера разговаривать похожая '. Меня, естественно, раздражало это желание находить во мне несуществующее сходство с Андреем, несколько раз я даже специально изучал себя в зеркале, чтобы убедиться, что она ошибается, и не обнаружив ничего общего, все же не мог отделаться от неприятного осадка: что если со стороны виднее?
Мне было ясно, что я стал для нее его заменой, как бы земным воплощением Некрича и, кажется, не меньше, чем сам по себе, привлекаю ее возможностью говорить о нем, иллюзией сохраняющейся связи с ним через меня. Может быть, подумалось даже мне, и с самого начала, когда Некрич был жив, ее бессознательно притянула ко мне потребность в такой связи: ведь не было ни одного раза, чтобы, встретившись, мы не вспоминали бы о нем. Теперь мне казалось, что только о Некриче мы всегда и разговаривали. Во всяком случае, то, что мы были с ним друзьями, давало мне в
Ирининых глазах большое преимущество по сравнению с Гурием,
Некрича ненавидевшим.
Ее отношения с Гурием становились все хуже. Она сказала мне, что никогда не простит ему убийства Некрича: он обещал ей, что когда его поймают, то оставят в живых. Кроме того, ее бесило его новое увлечение: стоило им переехать в отремонтированную некричеву квартиру, как Гурий начал сносить туда горы никому не нужных, давно вышедших из моды и употребления вещей отечественного производства, все подряд, без разбора: драповое пальто с песцовым воротником и куртку с надписью ' БАМ', блузку- размахайку и кофту-олимпийку, сапоги на микропорке и шапку-петушок, гобеленовый коврик с оленями и магнитофон 'Яуза ' , пылесос 'Тайфун ' и радиоприемник 'ВЭФ', школьную форму мышиного цвета и длинную ленту советских презервативов.
Охватившая Гурия безудержная страсть коллекционирования не мешала ему продолжать пить по- черному, еще больше, чем прежде.
Пьяным он теперь часто становился сентиментален – как-то Ирина застала его плачущим нетрезвыми слезами в обнимку с олимпийским мишкой, – но чаще свиреп, и она то и дело демонстрировала мне следы новых затрещин. Однажды, снимая с нее колготки, я обнаружил имя 'Гурий ', выведенное шариковой ручкой у нее на пятке. 'Это чтобы при каждом шаге его топтать! – объяснила она.
– Раз он со мной так, то и я с ним так! '
Я тогда впервые почувствовал, что ее отношения с Гурием намного серьезнее, чем мне представлялось поначалу, во всяком случае, держатся не на одном только материальном интересе, как я думал раньше. У нее вообще со всеми без исключения были серьезные отношения, даже с Некричем. Она была серьезнее любого из нас своей детской, лишенной защиты взрослой иронией, серьезностью.
– Зачем тебе это? Уйди от Гурия,- сказал я, заранее уверенный в неосуществимости предложения.
– Куда же я из некричевой квартиры уйду?! К тебе, что ли? – Она произнесла это таким тоном, что сразу стало ясно – это даже не вопрос для обсуждения.- Ты меня больше недели подряд не выдержишь. (Иногда ей бывала свойственна необыкновенная трезвость суждений.) Нет уж, теперь я оттуда уже никуда. Пока мы с Некричем там жили, я так к этой квартире привыкла, что почти срослась с нею.
Он снился ей там теперь чуть ли не каждую ночь.
– Я его и раньше часто во сне видела, – рассказывала Ирина, – а после смерти он стал постоянно приходить. Иногда сам по себе, а иногда кто-нибудь другой снится, брат, например, мой младший, я ему рукой по щеке провожу, а у него усы и борода, которых он никогда не носил. Я к нему присматриваюсь, а это Некрич…
Кладет мне голову на плечо или так стоит, я его по волосам глажу, и пальцы вдруг на дырки от пуль натыкаются. Гурий сказал, что его тремя выстрелами в голову убили. Волосы у него все в крови, и руки у меня тоже мокрыми от крови становятся. Она подняла свои руки с тонкими запястьями и длинными пальцами и посмотрела на них так, точно видела окровавленными. Продолжая говорить, опустила осторожно, будто боялась о них испачкаться. Недавно просыпаюсь среди ночи, а на подушке и в самом деле кровь, целая лужа. Из носа у меня во сне пошла. Мне моя кровь понравилась, такая ярко-красная, как краска!.. Как ты думаешь, он приходит, чтобы меня к себе звать? Ведь не просто так же…
– Что за чушь ты несешь?!
– Нет, не чушь. Я знаю, он меня к себе зовет… Иначе зачем тогда снится? Я уже недавно, когда меня Гурий в очередной раз довел, хотела из окна выкинуться… Открыла его, села на подоконник… – Ирина взяла мою руку и прижала ее ладонью к своей щеке, потом, словно о чем-то вспомнив, быстро отстранила, почти оттолкнула. – Но подумала, что, если головой вниз упаду, могу изуродоваться… А в гробу нужно красивой лежать, чтобы всем напоследок понравиться. Ведь если мне череп об асфальт разнесет, то Некрич меня, может, потом даже и не узнает… Когда там встретит…
Я притянул ее голову к себе, обнимая обеими руками, точно она уже грозила вот-вот разлететься на части от всего, что ее переполняло. Иринины глаза были совершенно сухими и еще более четкими, чем когда она обводила их черным. Она высвободилась и, поправляя волосы, на полсекунды задержала, словно задумавшись, пальцы на виске – после смерти Некрича у нее возникла эта новая привычка: на мгновение приостанавливать в конце некоторые жесты, как будто для того, чтобы они не прошли незамеченными. Мне было ясно, что она делает это не для меня и не для себя – а для
Некрича, не спускающего теперь с нее глаз.
– А вкусненького у тебя ничего к чаю не найдется?
Некрич сидел у меня на кухне целый и невредимый, закинув нога на ногу и завязав их узлом, с бешеной скоростью вращая чайную ложечку между большим и указательным пальцами, и я уже почти убедил себя, что никогда всерьез не верил в нелепую историю со стрельбой в метро, его побегом и убийством. Я начал убеждать себя сразу же после его звонка, когда Некрич как ни в чем не бывало сказал, что если у меня никого нет, то он с удовольствием зашел бы, и к тому моменту, когда ложечка у него наконец сорвалась и я ее, конечно, не поймал, практически не сомневался больше в том, что так оно и было.
– Ты знаешь, что твоя жена тебя за мертвого держит? Она мне говорила, что ей Гурий сказал, будто Коля с Толей тебя застрелили. Три выстрела в голову.
– Как бы не так! Это он ей выдал горячо желаемое за действительное, если только они его самого сначала не обманули, побоявшись сказать, что я опять у них из рук ускользнул. Но это навряд ли, скорее Гурий Ирине наврал – до того ему не терпится меня на тот свет отправить. Только хрена с два! Мы еще посмотрим, кто кого куда отправит! – Некрич быстро поменял ноги местами, перевязав образуемый ими узел, и, слегка склонив голову набок, спросил: – Так как там у нас насчет чего-нибудь эдакого к чаю?
Он был не просто жив, а как-то лихорадочно и избыточно жив, подмывает сказать, по-хамски жив. Я поставил на стол несколько эклеров, оставшихся после вчерашнего Ирининого визита, и он стал уминать их, как всегда, стремительно, один за другим, точно с минуты на минуту ему нужно было вновь пускаться в бега и он спешил успеть съесть как можно больше. От его жадного укуса крем часто выдавливался с
