зазорным убивать попадавшихся на пути людей. Дрейг был не из тех, кого можно одурачить глупыми правилами и законами. Он понимал, что весь мир так или иначе крутится вокруг воровства и грабежа. Любое общество было создано по той же системе. Дрейг всегда удивлялся: почему другие этого не понимают? Бедный фермер, едва сводящий концы с концами, когда засухи чередуются с немилосердными морозами, все равно должен отдавать сборщикам Мойдарта десятую долю урожая. Разве это не грабеж? Гоните десятую долю всего, что у вас есть, иначе я вас посажу в темницу или повешу. Когда в тавернах наступало время шумных перепалок, Дрейг нередко поднимал эту тему. Выпивохи, краснея от возмущения, вещали о том, что налоги уходят на постройку дорог, содержание школ и так далее. Дрейг только смеялся в ответ:
— Школы, да? У Мойдарта все рубашки шелковые, а у вас по одной, и те домотканые. Вот куда идут ваши денежки.
Дедуля всегда говорил: «Украдешь батон хлеба — тебя повесят, землю — коронуют».
Понятие Дрейга о добре и зле было простым и несложным в использовании. То, что хорошо для Кохландов, — добро, все остальное — зло.
Так он думал, пока в их небольшое горное поселение не явился варлийский всадник.
Он прибыл издалека и пообещал расплатиться золотом, если Кохланды выполнят указанное его господином. Имя заказчика пришелец не назвал, хотя Дрейг предположил, что это Мойдарт. В знак своей честности варлиец предложил аванс в серебряных чайлинах.
Дрейгу пришелец не понравился. Впрочем, в этом не было ничего необычного. Ему вообще мало кто нравился. Разве что брат, Эйан, которого, сказать по правде, он не так уж и обожал. Однако Дрейга привело в смятение нечто совершенно другое.
Даже теперь, спустя два часа после того, как варлиец ускакал прочь, Дрейг никак не мог уяснить причину собственного беспокойства. Варлийцу можно было не стараться, чтобы заслужить нелюбовь Кохланда, — для этого ему вполне хватало оставаться варлийцем. Но дело было и не в этом.
Сгорбившись, Дрейг тихо сидел у очага. Вскоре пришел Эйан и уселся напротив на корточки. Эйан был моложе, но они казались близнецами: оба зеленоглазые, широкоплечие и неуклюжие, с простоватыми лицами и клочковатыми рыжими бородами.
— Что он хотел? — спросил Эйан.
— Чтобы мы кое-кого убили.
— Сколько обещал?
— Много.
— Отлично. Кого убиваем?
— Женщину и ребенка. Эйан прищурился:
— Шутишь, братец?
— Нет.
— Я не убиваю детей, — сказал Эйан и после небольшой паузы добавил: — И женщин тоже.
— Да? А почему? — поинтересовался Дрейг.
— Что значит почему? Нельзя их убивать, и все. После непродолжительного молчания Дрейг кивнул:
— Да, так я ему и сказал. Он не слишком обрадовался.
— Кого он хотел убить?
— Живущую на озере и мальчишку, которого Кэлин Ринг приволок из холмов.
— Того, чьих родителей загрыз Рваный Нос?
— Того самого.
— Что за белиберда! — воскликнул Эйан. — Кому от этого убийства будет польза?
— Нам, например, — подсказал Дрейг.
— Знаешь, я не об этом.
— Да, но не знаю, что еще тебе ответить.
Эйан взял длинную палку и поворошил гаснущие угли.
— Теперь он пойдет к Тостигу и ребятам из Нижней Долины. Они все сделают.
— Еще бы, за десять-то фунтов. Эйан тихо выругался:
— Я в жизни не видел столько денег.
— Жалеешь, что я отказался? Эйан поразмыслил.
— Не — а, — ответил он.
Дрейг встал, подошел к порогу и, пригнув голову, чтобы не удариться о нависшую притолоку, вышел на улицу. Там было мало людей. Двое тощих детишек швырялись друг в друга снежками, еще четверо волокли на холм видавшие виды санки. Во всем селении осталось только четверо мужчин: остальные двадцать три разделились на две группы и ушли на восток, воровать скот, чтобы потом перепродать его в Эльдакр. Дрейг задумчиво почесал бороду. Он давно сбился со счета, сколько ему лет, но чувствовал себя слишком старым, чтобы гоняться по горам за горсткой костлявых коровенок.
Странное беспокойство не покидало его. Десять фунтов — целое состояние. На них можно целых два года шиковать. Однако ему и в голову не пришло согласиться. Задул ледяной ветер. Дрейг поежился и вернулся в дом.
Эйан установил в очаг треногу, сверху поставил старую нечищеную сковороду и теперь потрескавшейся и немытой деревянной ложкой помешивал на ней овсянку.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — заявил Эйан. Дрейг мрачно взглянул на брата.
— Да ну? Ты своих-то мыслей не держишь, куда тебе в чужих разбираться? — огрызнулся он.
— Ты хочешь предупредить Кэлина Ринга.
— Зачем мне делать такую глупость? Этот варлиец не простой человек. Мне такие враги не нужны. К тому же не хочу, чтобы Тостиг и его доблестная команда перерезали мою глотку.
— Ну, хорошо, — примирительно ответил Эйан. — О чем тогда ты думаешь?
Дрейг харкнул и сплюнул в огонь.
— О том, чтобы предупредить Кэлина Ринга, — признался он.
— Мы его не любим, — возразил Эйан.
— Тебя я тоже не люблю, но если в твой ботинок заползет змея, молчать не стану.
— Нет, станешь. Ты подождешь, пока она меня укусит, а потом будешь долго насмехаться. Как тогда, когда на меня свалилась та клятая ветка. Мог бы и крикнуть. Ты крикнул? И не подумал!
— Слушай, пятнадцать лет прошло, а ты все об одном и том же. А смешно было до колик.
— Нет ничего смешного в сломанной руке.
— Неправда, так еще смешнее. Надоели твои глупости. Мешай кашу, терпеть не могу, когда она пригорает.
Эйан улыбнулся, продемонстрировав неполный ряд желтых зубов.
— Забавное у тебя настроение, братец.
— Да, — согласился Дрейг. — Точно, забавное. Помнишь, к нам приходила Живущая, вылечила старика Драпуна? Мы думали, он останется без глаза, а она наложила какую-то припарку, и весь гной вышел.
— Да, помню. Ты тогда еще разозлился, что она не стала лечить твой чирей.
— Не чирей, а фурункул, причем огромный, с гусиное яйцо!
— Какая разница? Она сказала, что ты заслужил свой чирей. — Эйан рассмеялся. — Не думал, что ты позволишь какой-то женщине так говорить с тобой.
— А мне все равно, — соврал Дрейг. — Не понимаю ее. Она не взяла с Драпуна денег. Прошла пешком двадцать миль и даже не поела с нами.
— Может, она просто не любит горелую овсянку? — предположил Эйан.
— Наверное, — ответил Дрейг и внезапно выругался. — Знаешь, что мне покоя не дает? Этот варлиец считает, что я способен убить женщину и ребенка. Вот она, моя репутация! Неудивительно, что Живущая не стала лечить мой чирей.
— Фурункул, — радостно поправил его брат.
— Сам дурак.
Эйан рассмеялся и помешал кашу.
