на встречную полосу — благо впереди было пусто, — резко запиликал мобильник. Между тем водитель «восьмерки» решил не ударить лицом в грязь и явно утопил педаль газа до полика. Если бы не звонок, Павел сделал бы его как стоячего, а тут… Чертыхнувшись, Павел вернул «мерседес» обратно на полосу и, прижав мобильник плечом, сбавил ход.
— Паша, ты что не отвечаешь, уснул? — зазвучал в трубке знакомый басок. Воронов тут же узнал Вадима Дугина — старшего следователя с Петровки, вместе с которым он провел уже не одно удачное расследование. Когда Дугина заваливали делами, он с удо-i вольствием передавал Воронову какое-нибудь из них, чаще всего самое запутанное: прекрасно знал, что Павел обожает именно такие дела. Естественно, сначала надо было договориться об оплате, поэтому Дугин выбирал такие дела, где клиенты были платежеспособны. Убьют, скажем, нового русского, дело грозит стать «висяком», тут Дугин звонит родственникам убитого — мол, не возражаете, если мне поможет частный детектив? Надо сказать, что Павел Воронов, профессионал высокого класса, до сих пор оправдывал надежды — и родственников потерпевших, и самого Дугина.
— Вот ты всегда не вовремя звонишь, — буркнул Павел, перестраиваясь правее, — я сейчас на трассе, и из-за тебя меня «жигуленок» сделал!
— Ничего, переживешь, все бы тебе понты кидать, — хмыкнул Вадим, — я гляжу, быстро ты забыл, как сам на «жигуленке» ездил. Давно ли, Паша?
— Да ну тебя… Давай короче, ведь знаешь, сколько болтовня по мобильнику стоит.
— Помнишь, я тебе говорил про снайпера? Ну, почерк у него свой, очень определенный? Так вот, Паша, надоел он нам: сегодня — пятый труп.
— Кто?
— Золотой…
— Да ты что? — Павел понял, что придется зарулить к обочине и остановиться. — Неужели все-таки и этого достали?
— Да вот достали.
— А у тебя, как всегда, запарка, верно?
— Угадал.
— Ладно, я тебя понял. Только…
— Да знаю я, что ты скажешь. Искать киллера — дело гиблое, почти никогда не выгорает, к тому же ты хочешь узнать, кто тебе заплатит, так?
— Ну, так. А что тут…
— Ничего, все нормально. Платить есть кому — перед Золотым этот снайпер двух банкиров грохнул.
— Понял.
— Вот и давай. Ты сейчас домой?
— Заедешь?
— Через пару часиков буду у тебя…
Отключив мобильник, Павел не торопился ехать. Приоткрыв окошко, закурил. Он с огромным удовольствием почувствовал знакомую чуть уловимую дрожь в коленях… Так у него было всегда перед новым расследованием. Как перед дракой. А лучше сказать, перед боем.
СКРИПКА И ВИНТОВКА
Какой образ возникает в нашем сознании при слове «скрипач»? Ну конечно — высокий худой мужчина с красивыми, изящными чертами лица, с гривой густых черных волос, с тонкими нервными пальцами. Его глаза — большие, темно-карие — должны гореть высоким пламенем святого искусства, а губы… Нет, искусанные до крови губы — это уже, извините, несколько пошловато.
Надо отметить, что Сергей Владимирович Зимин, хоть и был хорошим, даже очень хорошим скрипачом, в такой образ отнюдь не вписывался. С его внешностью ему бы скорее пристало быть этаким тенором- душкой из русского хора, с голосом лирическим, нежным, за версту отдающим ароматами кондитерской. Сергей, которому недавно исполнилось тридцать девять, был невысок ростом, лицом и телом довольно округл, волосы имел мягкие, светлые, и они с каждым годом редели. Глаза у Зимина были ясные, серо- голубые, а физиономия вообще — незамысловатая и часто улыбчивая. Улыбка у Сергея подкупала своей беззащитностью и детскостью; когда от его ласковых глазок по сторонам разбегались лучики-морщинки, а рот разъезжался по сторонам — как-то смущенно и совсем не демонстративно, людям становилось ясно: на злое дело такой человек не способен.
Сергей был одинок. Родители умерли, а с женой, эффектной брюнеткой Анной, он развелся еще пять лет назад. При советской власти в семье был достаток: Сергей, работавший в известном симфоническом оркестре, несколько раз в год выезжал на гастроли за границу. Поскольку к своей внешности Зимин относился безразлично (джинсы да пуловер, летом — майки), то за рубежом он делал покупки исключительно для Анны, а потом еще и для дочки Юлечки. Анна шиковала дорогими шубами, европейским золотом — не красноватым, как у нас, а желтым, изысканным… А потом, после известных событий в начале девяностых, оркестр развалился и оказалось, что в новой, «демократической» России хорошие скрипачи никому и на фиг не нужны, как, впрочем, и представители многих других прежде уважаемых профессий. Сергей «бомбил» на своей «девятке», которая, как назло, начала ломаться минимум раз в неделю, а на вырученные деньги кормил и одевал жену, дочку, огромного мастифа, приобретенного еще в лучшие времена, и — в последнюю очередь — себя. Кого только возить не приходилось — и пьяных, и обкуренных, и проституток… Один раз два пацана, севших сзади, видно, решили завладеть «девяткой»: внезапно тот, кто сидел за спиной Сергея, накинул ему на шею удавку. В ту минуту Зимин повел себя чисто по-мужски, круто, чего парни никак не могли ожидать от добродушного толстячка: он бросил «девятку» на встречную полосу и полетел вперед между разлетавшимися в разные стороны автомобилями. Пацаны, до смерти напуганные этими действиями русского камикадзе, удавку убрали, взмолились о пощаде — и, когда Зимин остановил машину, выскочили из нее как ошпаренные и понеслись по улице. Догонять Зимин не стал — ни к чему было, — да в общем-то вряд ли и догнал бы.
Испытания бедностью Анна не выдерживала: все чаще нервничала, становилась желчной, язвительной. Теперь ее шубы были уже не модными, а приходилось ходить в них: других не предвиделось. Она не могла позволить себе отдохнуть даже в Анталии, не говоря уже об Испании или тем более Мальдивах или Сейшелах. А тут еще, как назло, ее лучшая подруга Катя вышла замуж за нового русского и получила в качестве свадебного подарка новенькую «хонду». Этого Анна не перенесла… Диалог у них с Сергеем состоялся следующий.
— Вот что, муженек, — по совково-коммунальному уперевши руки в бока, заявила Анна, — бабок ты не зарабатываешь, семью содержать не можешь… Отваливай-ка ты на свою квартиру, да побыстрее… Не фига тебе в моей делать.
— Катины лавры покоя не дают? — не сдержался Сергей. — Ты думаешь, если меня выгонишь, сразу разбогатеешь, что ли? К тебе сразу десять новых русских посватаются? Или американский миллиардер?
— Собирай вещи, — ледяным тоном ответила Анна, — вот если устроишься на нормальную работу, станешь зарабатывать, короче, поднимешься, тогда я тебя, может быть, и приму назад. Может быть… А пока что ты для меня (эту фразу Сергей потом даже занес в записную книжку, так она была сильна) — просто толстое лысое НИЧТО!
— Этому не бывать! — У Сергея от злой обиды даже в глазах потемнело. — После того, что ты сейчас сделала, — если я и «поднимусь», то назад не вернусь уже никогда. Никогда, слышишь!?
— Ой-ой-ой… Какая сцена! Какой надрыв! — с ехидной улыбкой запела Анна. — Только не надо, не надо этого театра… Тоже мне, Паганини.
Сложная штука — человеческое восприятие. Если бы Сергея сравнил с великим Паганини, скажем, дирижер, то скрипач был бы на седьмом небе от счастья, а в данном случае… Сергей сделал то, о чем не раз вспоминал, морщась при этом: он банально схватил хрустальную вазу и хрестоматийно грохнул ее об
