приведенным примером разрастания кости. Я ответил: «Нет». Тогда он спросил, считаю ли я, что ее исцеление и в самом деле доказывает надежность магнетического метода. Я промолчал. Он повторил свой вопрос. Я ответил уклончиво. Тогда он спросил меня, считаю ли я, что моя дочь и в самом деле была слепа.
Конечно, я сказал: «Да». Тогда он спросил, считаю ли я ее теперь совершенно зрячей. «Да», — ответил я. Тогда он попросил меня обдумать, какие выводы следуют из моего ответа, — после чего возникла короткая пауза.
Конечно, я мог бы уклониться, сославшись на другие авторитеты. Но я предпочел избрать трудный путь — я согласился, что метод оказался действенным. Согласился, что ошибался. Я сделал выводы из происшедшего и капитулировал.
События увлекают меня своим потоком. У меня такое чувство, что моему спокойному существованию пришел конец: поскольку прежде я выказывал неодобрение, теперь, чтобы оставаться последовательным, я должен одобрить ход событий. Я стараюсь также быть честным, ведь я всегда так гордился своей честностью. Я честно признаю: Мейснер прав. Я предаю своих коллег-врачей, если они могут считать себя жертвами предательства оттого, что лечение оказалось успешным.
И тогда этот человек, Мейснер, сидевший напротив меня, приблизил ко мне свое лицо с резкими монгольскими чертами и спросил спокойно и твердо, почему же я не делаю последовательных выводов из моего признания и не помогаю ему в его деятельности. Он попросил меня стать его ассистентом.
Я попросил пять минут на размышление. После чего дал ответ.
Я сообщил о своем решении Штайнеру. Тот сразу же спросил меня, понимаю ли я, к чему приведет шаг, который я собираюсь сделать: поступая на службу к магнетизеру, я подвергаю опасности авторитет всей корпорации врачей. Я ответил, что сознаю, сколь велик риск, но я служу не Мейснеру, а медицинскому искусству.
Он круто повернулся и ушел…
Я расстроен и подавлен. Я понимаю, что Мейснер обратил мою честность против меня самого, что, наверно, ему известно, как упорно я стремлюсь быть последовательным.
Он спросил меня также, каким образом, на мой взгляд, я смогу принести большую пользу — помогая ему или продолжая быть домашним врачом недомогающих городских дам. Так коварно поставил он этот вопрос.
Так или иначе, я дал согласие.
То, что Мейснер предлагает мне, меня соблазняет; с моей стороны было бы нечестно это отрицать. Он человек, наделенный необыкновенными дарованиями, а мне, очевидно, придется наблюдать за его действиями с медицинской точки зрения. Он назначает меня экспертом. Уверен, он может творить великие дела.
Моей апатии как не бывало. Мейснер ее развеял. Он пока остается в нашем городе, и мой долг ему помочь.
Было бы трусостью не сделать практических выводов из этого убеждения.
Вчера жена, сияя, сообщила мне, что весь город буквально кипит от возбуждения. Слухи, конечно, ходят самые невероятные. Жена рассказала также, что Мейснер снял у нотариуса Германа гостиную для своих сеансов. Там уже поставлены «машины»; жена употребила именно это выражение. Она заявила, что гордится мной: все говорят, что я буду помогать Мейснеру лечить больных. Стало быть, это каким-то образом стало известно. Возможно, слухи распространились через слугу Мейснера.
Я не считаю предосудительным пытаться повлиять на общественное мнение, если это влияние в каком-то отношении может послужить на пользу человечеству. Мейснер, несомненно, хорошо знает, что делает.
Теперь я сам видел, был свидетелем того, как Мейснер готовится к своим сеансам.
В его распоряжении четыре комнаты; мне казалось, это слишком много, но Мейснер был в прекрасном настроении и заявил, что все эти комнаты ему понадобятся. Впечатление такое, что он сейчас непобедим.
Самая большая комната предназначена для общего лечения. Посередине ее стоит чан, а вокруг него расставлены стулья. В соседней комнате Мейснер собирается поместить музыкантов, которые будут играть во время сеанса. Я усомнился в том, насколько уместно это музицирование, — Мейснер, резко повернувшись ко мне, сказал, что нельзя пренебрегать никакими средствами, чтобы изгнать болезнь из тела того, кто ею поражен.
В двух других расположенных рядом комнатах он устроил то, что сам называет «salles de crises»[8]. Он рассказал мне, что во время лечения у многих больных наступает острый кризис и начинаются такие конвульсии, что они могут покалечить себя и других, если не поместить их в отдельную комнату.
— Мне рассказывали о чем-то подобном у Вольфарта, — заметил я.
Тут он резко обернулся ко мне и сказал неожиданно жестким тоном:
— Вольфарт недостоин называться моим учеником. Он потерпел неудачу с больным, судьбу которого я принимал близко к сердцу. Он удачливый неудачник Я не желаю, чтобы здесь произносили его имя.
Я отшатнулся и больше не проронил ни слова.
За последние дни Мейснер сильно переменился. От того молчаливого и замкнутого человека, каким он был вначале, когда появился в нашем городе, не осталось и следа. Зато уверенность и достоинство, с какими он держится, поразительным образом возросли.
Теперь я убежден, что он способен сотворить чудеса с нашими больными.
Отныне моя дочь может проводить долгие часы на солнце. Ее нервозность заметно уменьшилась, но я по-прежнему слышу иногда, как она плачет.
Она по-прежнему спрашивает о Мейснере. Я пытаюсь успокоить ее тем, что он очень занят, но, конечно, снова ее навестит.
Кажется, она удовлетворяется таким ответом.
Вчера Мейснер в первый раз дал мне инструкции; до сих пор я не мог взять в толк, в чем заключаются мои обязанности. Он объяснил мне, что я буду выступать в роли ученого контролера в особенно сложных и трудноопределимых случаях, и полномочия у меня будут очень широкие. Пока же, до того как возникнут подобные случаи, я должен просто каждый вечер представлять его больным и присутствовать при лечении, но не вмешиваться. Моя роль — роль наблюдателя.
Я этим очень доволен. Роль ученого контролера меня радует. Штайнер утверждает, что я предал здравый смысл. Но каким образом контролер может предать здравый смысл?
Сеансы будут происходить всего два раза в неделю, по вторникам и пятницам. На каждый сеанс записалось так много пациентов, что мы совершенно счастливы. Представители всех слоев общества заявили, что желают прибегнуть к услугам Мейснера.
Жена спросила меня, сколько Мейснер берет за каждый сеанс. Я объяснил ей, что это не мое дело. Сам я за свою работу наблюдателя буду получать скромное вознаграждение. С меня этого довольно, сказал я жене.
Я намерен издать дневник опытов, которые будут произведены в нашем городе. Дневник должен соответствовать самым строгим научным требованиям. Первый случай, отчет о котором я собираюсь в нем поместить, — это излечение моей дочери.
Во время дневной прогулки меня несколько раз останавливали на улице те, кто хотел подробнее расспросить о Мейснере и его лечении. Эти люди слышали, что я принял его сторону. Я это подтверждал и говорил, что и в дальнейшем буду присутствовать при его лечебных сеансах в качестве ученого
