и Туче, разве что не такие новые.
Когда сын Снорри с форштевня своего видавшего виды Грома оглядывал несметную силу, что шла под его рукой в далекие земли франков, в его душе наступало затмение. Думал ли он, отправляясь в юности на Бирку, что когда-нибудь станет во главе такого несметного полчища? Пределом его мечтаний было примкнуть к набегу осторожного и расчетливого Синеуса Ларса и смиренно довольствоваться той долей добычи, которую уппландский ярл соизволит ему отдавать. Тысяча крон серебра, достаточная для покупки бонда где-нибудь в плодородном Гётланде, – вот все, о чем он мечтал. Его отец, прижимистый бонде Снорри Гастинг, свел в могилу не одного фолька, из года в год крутился как угорь на углях, прибедняясь перед людьми хёвдинга их херада,[137] и все равно за всю жизнь не скопил и тысячи крон. А он, Хрольф, его сын, в одно лето раздобыл в два раза больше, потратил на новые корабли и вот теперь плыл за добычей, размер которой даже не укладывался у него в мозгу.
Что это, ежели не благоволение Тюра? За смелость, за упрямство, за… За что еще воздал сыну Снорри бог войны, шеппарь никак не мог измыслить. Но чем дольше он думал, тем больше его прежние полуголодные скитания по северо-восточным закоулкам Восточного моря представлялись ему великими подвигами. Он бился один на один с коварством подводных камней, с лабиринтами бесконечных шхер и проливов, даже с кажущимся простодушием суми – и победил! И пусть еще год назад на Бирке не было ни одного человека, который думал бы подобным образом, время все расставило на свои места. И пора его славы, славы Хрольфа Гастинга, Хрольфа-морехода, наконец настала…
Нырнув еще утром в сурью[138] этих сладких мыслей, сторешеппарь пребывал в их неге почти до самого вечера. Он даже ни разу не поднес к губам свой охотничий рог, дабы напомнить остальным кормчим, чьим приказам они обещали беспрекословно подчиняться. Однако свейские корабли и так плыли установленным порядком, а что касается даннов, то повелевать людьми Кнуба Хрольф пока не осмеливался.
Данны шли впереди его драккаров, то и дело выставляя на всеобщую зависть свои мореходные навыки. В иное время племянник Неистового Эрланда, возможно, и сорвал бы голос, приказывая своим людям наддать, не отставать, показать обжорам из Хедебю, чего стоят шёрёверны Бирки. Но в первый день совместного плавания Гастингу было достаточно и того, что, удрав на всех парусах и веслах прочь от основной ватаги, русь ярла Хедебю терпеливо дожидалась ее у очередного поворота.
За этот день суда прошли всю гряду Фризских островов и остановились на ночлег в заливе Тиссиль,[139] самого последнего юго-западного острова россыпи. Вход в шхеру был немного похож на устье Священного залива Спайкероога, но никаких приметных камней или деревьев Волкан здесь не обнаружил. О чем и доложил Хрольфу, когда тот полушепотом спросил венеда, не видит ли он, чего-нибудь эдакого. Внезапное явление разгневанных фризов и грубая проказа Кнуба кое-чему научили бывшего Потрошителя сумьских засек, да и других шёрёвернов тоже: после того как их утробы наполнились вечерней кашей, дозорные разошлись по своим засадам, ропща лишь для вида.
Утро принесло дождь, мелкий, как туман, липкий, как шляпка масленка, и холодный, как снег. Не одно злое слово было брошено в сторону Хрольфа за то, что тот так затянул с отплытием, ожидая свои новые драккары. Однако бранились викинги шепотом, понимая, что, не дождись сын Снорри своих кораблей, свейская ватага была бы отнюдь не такой грозной. А это неминуемо привело бы к тому, что верховодство над походом взял бы на себя Кнуб. Ходить же под рукой данна для вольных мореходов Бирки было даже большим позором, чем жалкое существование бонде.
Выплыть хотели затемно. Пока гребцы разогревали вчерашнюю кашу, шеппари собрались для того, чтобы условиться о предстоящем переходе. И вот тут-то и начались неприятности, о которых так усердно размышлял Хрольф во время плавания с Мэларена в Хедебю.
– Послушай, Гастинг, – обратился к нему Кнуб, чье лицо, как всегда, светилось лучезарной улыбкой человека, бесконечно довольного собой. – Я-то сам торопиться не люблю, но моя русь ропщет. Мои молодцы говорят, что медленнее, чем свеоны, плавают только плоскодонки с сеном. Они говорят, что с такой обузой мы не доберемся до Хавре и за семь дней. Я думаю, они не правы, но они так говорят. Что уж я могу поделать? Давай мы поступим так. Вечером мы должны добраться до Дюнвика.[140] Это славный переход. Чтобы его сделать, надо весь день идти на веслах и под парусами. Если твои посудины отстанут от моих драккаров больше чем на три полета стрелы, то завтра мои люди встанут над твоими гребцами и научат их работать веслами. А нет, то твои люди смогут на выбор выпороть десять моих гребцов.
Вначале Хрольф подумал, что это балагурство и очередная грубоватая потеха даннского форинга. Но ярл Хедебю, закончив свою речь, даже и не подумал засмеяться, как это обычно бывало после удачной шутки. Сторешеппарь свейской ватаги молчал, в упор глядя на Кнуба. Но выражение круглого, краснощекого лица данна оставалось серьезным.
– Так что, Хрольф? Договорились? – скорее утвердил, чем спросил он.
Племянник Неистового Эрланда обвел взглядом свейских шеппарей. Все, что они думали в тот миг о трусливом сыне Снорри, зазвавшем даннов в славный поход шёрёвернов Бирки, было начертано над бровями у мореходов. Если бывший Потрошитель сумьских засек скажет хоть одно неверное слово, грозная ватага в тот же час распадется, как горсть камней, вылетевшая из руки. И каким образом Хрольф разберется с правой рукой Харека Ленивого, станет колом в его, Хрольфа, трусливой заднице. Даже его бывший помощник Аво на пару с Ёрном и те смотрели исподлобья. Только рыжий венед хлопал глазами, не понимая, в чем причина всеобщей мрачности.
– Хрольф, – обратился Олькша к сторешеппарю на своем хромом и кособоком свейском языке, – я нет понятно – тот хочет с нами тягаться на веслах грести быстро?
Сын Снорри сделал неопределенный жест рукой.
– Тот думал – данны грести быстро – да? Свеи нет… – Ольгерд запнулся и огляделся, выискивая в полумраке своего сродника. Но высмотреть Волькшу он не сумел, и волей-неволей ему пришлось продолжать выкапывать из своей головы остроугольные свейские слова. – Тот хочет нас бить, если мы идти медленно? А если мы идти быстро – мы бить его люди?
– Нет, Бьёрн, – ответил ему Хрольф. С одной стороны, внезапная говорливость венеда давала ему время собраться с мыслями, с другой стороны, она выставляла его, племянника Неистового Эрланда полным дураком, раз в его тинге имеет голос такая бестолочь.
– Понимаешь, – все-таки, собрав в кулак все свое терпение, сторешеппарь пустился в объяснения, – если свеи будут идти медленно и проиграют даннам, Кнуб хочет на весь поход поставить своих людей погонять нашу русь.
– Да он совсем ополоумел?! – взревел Олькша по-венедски. – У него что, у борова даннского, в башке совсем жир взамен мозгов?! Мы что ему, невольники, чтобы нас погонять?!
Данн и прочие шеппари, которые в прежние времена не особенно жаловали своим вниманием ильменьских словен и потому венедского языка не ведали, застыли в недоумении. Гнев в словах рыжего Бьёрна они услышали, а вот смысла его воплей не уразумели.
– Ну понимайт, Ольг, – сказал Хрольф, перейдя на венедский, – это такой… заклад. Не принят – бить трус. Отшень плохой так.
– А у толстомясого тогда какой заклад? – ярился Олькша.
– Он после плыть – давать десять свое русь нам… – и сторешеппарь сделал несколько движений, точно порет кого-то.
– Это нет правильный! – изрек Хорсович на свейском. – Если мы ходит быстро – мы стать подгонять его русь! Да – надо это – да?
Свейские шеппари прятали улыбки в усы и скребли свои долгие бороды. Венедский лиллешеппарь, уже прослывший в ватаге первым озорником и задирой, иногда лепетал то, что не осмеливались произнести вслух бывалые шёрёверны. Всем не нравилось неравенство условий, которые предлагал данн. Однако с высоты своего чина он мог это делать. Что ни говори, а он был ярлом, вторым человеком Даннмарки после конунга Роскилле, в то время как среди свеев разве что Эгиль Скаллагримсон мог похвастаться тем, что видел владыку Сигтуны, да и то стоя за спиной Ларса. Как ни горды и своенравны были мореходы Бирки, а власть конунга внушала им некоторое почтение. А вот венед своим косным и бесхитростным языком произнес то, о чем они все думали, но не знали, как выразить.
– Да! Да! Ольг правильно сказал! – загомонили они.
