вправо, остановилась. Это был его московский финт, один из них. Ему понравилось, что он еще помнил его. Не забыл.
Супруги выскочили из машины, отдав служащему ключи и карточку с адресом, по которому машина должна быть доставлена.
В битком набитом аэроздании Юджиния показывала, куда идти и два раза что-то ответила по- гречески. Наконец до Александра дошло, и он остановился.
— Так ты была уже здесь?!
— Несколько раз. И одно лето мы жили на острове.
— Почему же…
— Я не хотела мешать тебе открывать для себя новое. Я знаю, тебе это так нравится.
Он поразился такту этой девочки, хотя он многому поражался в Юджинии.
Он стал целовать ее щеки, глаза, губы. Как будто им некуда было спешить. Или не надо было нестись на вылет.
Первый раз (и последний) она отстранилась сама. И сказала:
— Я хочу, чтобы ты никуда никогда не опаздывал!
Он смеялся и не мог оторвать взгляда от Юджинии. Она была чудо. Если ему нужно было благодарить сию бессмысленную, бестолковую жизнь, то только за эту девочку, за этот дар.
Молодые напрасно спешили, опаздывая уже на целую минуту на самолет. Около конторки регистрации стоял и ждал их мистер Костаки с друзьями. И потому, что самолет был греческой компании, и потому, что мистер Костаки имел какие-то интересы в этой компании, и потому, что — он… и еще потому, что в самолете уже объявили о десятиминутной задержке вылета.
Александру положительно нравились эти задержки с самолетами… В этом что-то было. Он все думал, дал бы Бог слов описать это. Мистер Костаки обнимал его и Юджинию, целовал ее и говорил, что был рад их приезду.
В то время как их билеты оформлялись, багаж несли в самолет, и стюардесса-гречанка почтительно ждала. Наконец, после пятиминутного прощания они зашли в салон самолета, и их проводили в первый класс на свои места, вышедшая из кабины старшая стюардесса передала, что капитан самолета счастлив видеть на борту самых дорогих гостей господина Костаки. В это время стеклянная галерея стала удаляться. Самолет взлетел.
В Риме. Музыка итальянской речи, крики и взмахи руками, жестикуляции и восклицания встретили их уже в аэропорту. Александр был зачарован. Он вслушивался в каждый звук, ловил любое слово, не веря, что он в Италии, снова. Он так любил Рим! И ненавидел себя в нем тогда.
Александр взял машину у человека, говорившего с легким акцентом по-английски. Юджиния была терпелива и ждала. Хотела сама нести вещи к машине, но он не дал. Кто-то должен был встречать их, но они, видимо, благополучно разминулись. Они сели вдвоем, еще мгновение — рывок в ручном переключении скоростей, и машина плавно заскользила по неширокой трассе, ведущей в Рим. Чтобы не сказать — узкой.
Он хотел остановиться в одном из пансионатов на Виа-Национале, но подумал, что это будет слишком шокирующая сверхдоза для Юджинии, она, кажется, впервые ехала в маленькой машине — вообще. Он остановился поэтому в старом роскошном отеле, стоящем на тихой улочке и нависающем прямо над площадью Испании. Отель находился недалеко от Виа-Национале, и идти нужно было по улице Четырех фонтанов. Ах, какие названия!
Лакей с сомнением оглядел их маленький автомобиль перед тем, как вынуть багаж, но постарался не показать вида. Конечно, это был один из самых дорогих отелей Рима и старой Европы. И Александр, когда четыре года назад проходил мимо, только прикрывал глаза от яркого, блестящего золотом и лампами входа и выходящих обнаженных плечей дам, укутанных в сползающие меха.
Через несколько минут тот же лакей нес их вещи в номер с самым великим почтением на лице. Он отблагодарил его и за удивление, и за попытку скрыть его. Это удивление выглядело изысканно и красиво, несмотря на то что богато. Богатство редко обладает изысканностью. Клуиз — счастливое исключение. Он подумал о Клуиз…
— Тебе нравится? — спросила Юджиния, в ее голосе слышалась какая-то материнская забота.
Его невероятно тронуло это.
— Ты мой золотой ангел, — сказал он, и они поцеловались.
До вечера уже никто не думал о достопримечательностях Рима.
Позже они оделись, вышли и отправились на его первую улицу.
Почему его так волновала Виа-Национале? Это была первая улица в Риме, по которой он прошел и которую увидел. На ней находился неясный пансионат «Энотриа», где он жил десять дней по приезде.
Александр вспомнил свое впечатление о столь долгожданном Риме — грязный, ужасный, неубранный город. Булыжные мостовые. И потом — как он влюбился в него, навсегда, на всю жизнь. Это был уникальный и чудесный город, который он любил без памяти. Первые впечатления часто обманчивы…
Они прошли всю Виа-Национале пешком, и Юджиния пребывала в восторге. По-другому и не могло быть: это же сокровенная улица Александра. А она любила то, что любил он.
— Юджиния. — Он остановился, и она повернулась. Они начали целоваться посреди улицы. И итальянцы обходили их без удивления. Там все целуются где попало.
Он замер.
— Аnсоrе,[12] - прошептала она.
Это был самый сладкий поцелуй в их жизни. На улице, посреди Рима.
— Если бы видел мой папа. — Юджиния первый раз пошутила на эту тему.
— И моя мама, — вставил он.
Она звонко рассмеялась. Он повел ее кормиться в то самое место, маленькую забегаловку, где их «потчевали», пока он жил в пансионе. Потом уже был — голод. Но там для него была лучшая еда в мире, его первая итальянская еда, о которой он мечтал после… Там он впервые и навсегда полюбил итальянскую кухню.
Юджиния с удивлением смотрела на стены, клеенки на столах и делала ему знаки губами. Он взял ей: помидор, запеченный и начиненный рисом, зуки-ни, пережаренный с сыром и яйцом, лазанью, а также тонкий ростбиф, отбивную телятину и жареную курицу, итальянский салат… — он взял ей все. Чтобы она попробовала. Он смотрел на те же стены, прислушивался к шуму посудомойки на кухне, впитывал запахи, и что-то внутри его поднималось и падало, поднималось и падало — он не мог объяснить эти чувства словами.
Юджиния съела почти все.
— Ты никогда так не делал. — Она смотрела на него влюбленными глазами. — Мне очень понравилось.
Там действительно вкусно готовили.
— Это было первое место, где ты ел?
Он кивнул задумчиво. Это было первое и единственное место, где он ел итальянскую еду, всего лишь десять дней. А потом долгие ночи и мечты о ней и неспособность заснуть от голода, так как внутри все сосало и кололо — хотелось до одурения есть.
— Ты закончила?
— Я еще хочу.
Он поцеловал ее в глаза за это.
Хозяин подбежал к ним, помогая встать, жирный, обрюзгший итальянец. Хотя все было оплачено, посетители набирали еду, проходя мимо витрины.
Он помнил, с каким пренебрежением и брезгли востью хозяин относился к нему, к ним, тогда — они питались на талоны, — делая вид, что не понимает, даже когда показывали пальцем. И переговариваясь на итальянском с рядом стоящей женщиной, худосочной сукой, его женой, любовницей или партнершей. Как же передергивались плечи Александра от каждой реплики, брошенной презрительно по-итальянски, когда он пытался выбрать что-то и показать… Он помнил, но не стал напоминать хозяину. Добро должно возобладать. Людям надо прощать. Или не надо?
