Двадцать минут — и все, крышка!
— Такое с каждым могло произойти, — сказала она. — Наверное, компания Нельсона неверно информировала тебя об условиях партнерства.
Он швырнул в камин свой стакан, разбив его вдребезги.
— Так в этом же все дело, черт возьми! Существуют документальные, за моей подписью подтверждения правомерности иска, валидности всех его составляющих и моей неколебимой уверенности в благоприятном исходе дела. Нельсон не один раз выманивал у меня эту подпись, всячески соблазняя меня, суля впоследствии озолотить, сделать поверенным компании. Он заманил меня в ловушку, сделал меня подсадной уткой. Его компания так или иначе оказывалась в выигрыше. Будь решение в их пользу и завоюй они всеобщее благорасположение — и деньги были бы у Нельсона в кармане. Ну а если нет — есть на кого свалить вину. Юристы компании завтра же представят иск. Они уже набросали его. — Он сделал большой глоток из бутылки. — Прохвост проклятый! Все с самого начала было подстроено!
— Ты сделал все, что мог. — В ее словах сквозила безнадежность. — Ты работал как вол.
— Вздор! — Изо рта его брызнуло спиртное. — Как мог я делать все от меня зависящее? Да разве мыслимо работать как должно, даже просто сосредоточиться, когда тебе названивают каждую секунду — то Молли надо из сада забрать, то еще какие-нибудь идиотские просьбы!
Слова эти целили в самое ее сердце, они ударяли ее, били, точно тупым ножом, но особой боли она не чувствовала. Она притерпелась. За десять лет он ни разу не делил с ней свои успехи, зато теперь готов был взвалить на ее плечи вину за поражение. Он встал, пошатываясь, взмахнул рукой.
— Говорил я тебе, что мне требуется время! Говорил, что мои клиенты — не чета твоим, грошовым. Это ведь настоящая война, черт тебя дери! Джунгли — кто кого, чья сила, выдержка, чье упорство одержат верх. Но тебе все это недоступно, и всегда было недоступно! Ты не понимала!
— Я понимаю. — Она встала с кресла, потуже натянула на плечи накидку. — И понимаю больше, чем ты думаешь.
Он приблизился. Она почувствовала запах спиртного и пота.
— Да? Понимаешь? Ты это серьезно? Вот уж не думаю!
Она опустила взгляд. Не так представляла она себе их неизбежное объяснение, но время и место схватки сейчас выбрал он. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом.
— Возможно, времени у тебя было бы больше, если б ты не трахал свою секретаршу, Грант.
Он шарахнулся от нее, отпрянул назад так, будто эти слова в буквальном смысле сокрушили его. На лице его выразилось изумление. А потом он рассмеялся:
— Что? Я говорю тебе, что все для меня кончено, а ты в ответ бросаешь мне такой упрек? В этом ты вся, Дана! Ты никогда не умела меня поддержать!
Это не входило в ее намерения, она не хотела, не намеревалась бить под дых, лягать упавшего. Но схватку начал он, и оружие выбирал тоже он.
— Возможно, конец твоей карьеры и положила «Промышленная компания Нельсона», но личную свою жизнь, Грант, разрушил ты сам!
Он покачал головой, решительный, непримиримый.
— Ну хоть сейчас можешь меня поддержать? Подставить плечо хоть раз, а? Раз в жизни поддержать, черт возьми! Я тащил тебя на себе все годы учебы. Если б не я, не получить тебе образования и не занимать положения, какое ты занимаешь сейчас!
— Неправда! Давай-ка и это проясним, если уж на то пошло. Не ты тащил меня на себе все годы учебы, а я тебя тащила, а ты лишь делал вид, что все происходит наоборот. А положение свое я занимала бы так или иначе, с тобой или без тебя!
Он упер в нее палец.
— Я содержал тебя! Я купил этот дом и обставил его всем этим барахлом! — Он обвел рукой вокруг, взмахнув ею над каминной полкой и сбив на пол часы и две фарфоровые вазочки. Наплевать.
— Сколько это длится? — спросила она.
Он замотал головой и опять упер в нее палец.
— Ты ненормальная! Знаешь? Ты просто рехнулась, черт тебя дери, с ума спятила!
— Серьезно, Грант? Значит, я рехнулась, да? После десяти лет, прожитых со мной, ты даже не можешь заставить себя сказать мне правду? А может, ты считаешь меня дурой? Потому что я и впрямь была дурой, Грант! А может быть, ты и прав — я была ненормальной. Но теперь кончено — я выздоровела!
Он поставил на стол бутылку и на мгновение словно опомнился:
— Дана…
Она остановила его движением руки:
— Не надо. Не унижай меня ложью, Грант.
Он опустил голову, уставясь на красный персидский ковер. Потом плечи его заходили ходуном, затряслись, и он, рыдая, рухнул на колени, словно его сбило с ног порывом ледяного ветра. Ей смутно все еще хотелось прижать к себе его голову, утешить его, уверить, что все будет хорошо, наладится. Но она знала, что это неправда, что ничего не наладится. Он стал не тем, чем был раньше, и она тоже никогда не будет прежней. Смерть Джеймса все изменила. Эта смерть не ослабила ее, чего она так боялась. Наоборот — она придала ей силы, придала решимости изменить свою жизнь, начать строить ее так, как она того желает, по собственному усмотрению.
Она поднялась, чтобы выйти из комнаты. Грант поднял глаза с пола:
— Куда ты?
— Я буду у матери.
— Не оставляй меня, Дана! Пожалуйста, не оставляй! — Он умолял ее. — Ты мне нужна сегодня. Нужна!
В дверях она обернулась:
— Прости меня. Я хотела бы тебе помочь, Грант, но внутри у меня все выхолощено. Ты это сделал. Во мне ничего не осталось. Пусто. И пусто уже давно. Но я просто не понимала этого. Думала, что у всех так, что это ощущение пустоты внутри неизбежно. Что жизнь так устроена. Теперь я знаю, что ошибалась.
Идя через мраморный холл к выходу, она услышала крик:
— Ты дезертир, Дана! И это всегда в тебе было! Ты боялась взглянуть в лицо правде, бежала от трудностей!
Она оглянулась. Он стоял перед ней.
— Ты прав. Я была дезертиром. Но больше не буду. — И она распахнула дверь.
— Ты не можешь вот так просто взять и уйти! Не можешь бросить меня сейчас! Такого я не заслужил. Ты кое-чем мне обязана! Я заберу у тебя Молли! — Ей-богу, я заберу ее у тебя! — вскричал он, и эти слова пробили последнюю брешь в ее измученном, израненном сердце.
Она взяла со столика ключи, прикрыла за собой дверь и пошла по лужайке к его БМВ. Влажные травинки холодили пальцы босых ног, и она чувствовала легкость, какой не испытывала уже много лет.
54
Роберт Мейерс вышел из ванной, потуже подтягивая пояс белого банного халата. Он зачесал назад упавшие на лоб волосы, положил щетку на каминную, ручной резьбы полку и, взяв в руки бокал с широким горлышком, отпил из него напиток, согретый огнем камина, чье пламя отбрасывало зыбкие тени на стены погруженной в сумрак комнаты.
— Вода просто замечательная! — Он взъерошил волосы и осмотрел морщины на лице, взглянув в позолоченное стенное зеркало. — Тебе нужно принять душ или ванну. Это успокоит твои нервы.
Она сидела, прислонившись к изголовью, поджав под себя ноги, и, комкая, натягивала на себя к самому подбородку простыню и одеяло, как это делает ребенок, страшащийся неведомых чудовищ под кроватью. Тупая боль заглушала другую, пронизывающую боль между ног и в горле. У нее саднило губу, по ощущению губа вспухла. Но все ее чувства занимала та, тупая боль. Она рождалась где-то в глубине, в самом средоточии души, и растекалась по всему телу, как вода, уходившая сейчас из ванны, покидавшая ее
