– По ночам меня не видит никто, даже Черная хозяйка, – сказала Имарис. – Семь лет назад, убедившись в том, что победить навь мне не по силам, я опрометчиво пожелала исчезнуть из этого города. И теперь в нави меня… нет. Я бесплотна, словно призрак, я не существую, хотя вижу и слышу все, что только пожелаю. Только вот изменить ничего не могу.
Фиоре в растерянности уставилась на метрессу.
– Меня нет, – повторила та. – Не повторяй мою ошибку.
Послышались осторожные шаги – Теймар спускался по лестнице, – а вскоре знакомый голос позвал их обеих. Имарис как-то странно посмотрела на Фиоре, вздохнула – она будто хотела что-то сказать и передумала лишь в последний момент. Времени на разговоры у них и впрямь не было: работа предстояла нешуточная, и значительная ее часть перепадала именно на долю метрессы, обладавшей как зрением, так и силой. «Из нас троих получилось бы два печатника, – пошутил Теймар еще утром, закончив излагать свой план. – Помощь бы не помешала, но ее неоткуда ждать».
«Кисти… – вспомнила Фиоре и повернулась к своему столу. – И краска. Хоть этого в моем доме достаточно. Эй, ты ведь не в обиде на меня за то, что я с тобой сделаю?» Домашний дух, по своему обыкновению, промолчал, но Фиоре почувствовала, как ключ-кольцо легонько сжало ее палец. Птица, вольно парящая в небесах, доверяла хозяйке, пусть даже та и намеревалась совершить нечто странное.
Она собиралась изрисовать печатями весь дом…
– Ну что, начинаем? – спросила Имарис. Теймар кивнул. – Ах, давненько мне не приходилось участвовать в чем-то значительном! Почему ты не пришел лет на пять раньше, грешная твоя душа? Этот город уже давно болен, его нужно было лечить.
– Раз уж вы заговорили о лечении, почтеннейшая, – сказал Теймар с усмешкой, – то меня следует признать сильнодействующим средством – тем самым, которое может убить пациента быстрее, чем болезнь. Поэтому я появляюсь лишь в тот момент, когда ничто другое помочь уже не в силах. Фиоре! – Она не откликнулась сразу, и грешник беспокойно завертел головой. – Когда ты молчишь, я тебя не вижу. Скажи что-нибудь!
– Я не знаю, что сказать, – проговорила она, растерянно пожимая плечами. – Мы умрем еще до заката? Или в нави Черная хозяйка придумает для тебя какую-нибудь особо изощренную казнь, а меня прикончит Ньяга?
– Дай руку… правую.
Она повиновалась. Сам Теймар сначала тоже протянул правую руку, по привычке, и лишь в последний момент спохватился. Когда их ладони соприкоснулись, разрисованный ремень на предплечье грешника ожил и переполз к Фиоре быстрее, чем она успела осознать, что происходит.
– Эй, зачем она мне?..
По коже Фиоре пробежали мурашки. Пестрая сестра, деловито потыкавшись треугольной мордой в старые шрамы на ее руке, заняла положенное место – обвилась вокруг предплечья, застегнувшись почему- то не у локтя, а на запястье.
– Не бойся, – сказал грешник, но охвативший девушку мимолетный страх уже уступил место любопытству, вместе с которым появилось и странное, непривычное чувство защищенности. – Это так, на всякий случай.
– А как же ты? – Фиоре вдруг вспомнила, что второй ремень испорчен, и попыталась снять Пеструю с руки. Усилия оказались тщетными – змея-дьюс как будто приросла к коже. – Нет-нет, так не пойдет! Ты не меньше моего нуждаешься в защите!
– Посмотри вниз, – попросил грешник с улыбкой. Она машинально опустила взгляд и увидела еще два точно таких же защитных ремня у него на щиколотках. – Я не говорил, что Сестер всего две. А эта тебе пригодится уже сейчас – с ней удобнее рисовать печати. Ну что, приступим? Время не ждет…
…Когда перед домом начала собираться толпа, они как раз завершали работу. Фиоре чувствовала себя очень уставшей и едва понимала, где находится – в реальном мире или в нави. Ее дом стал походить на огромный улей, потому что в каждой из нарисованных на стенах печатей сидел дьюс и ждал назначенного часа; кисточка приросла к пальцам ее правой руки, которая последние несколько часов действовала сама по себе; в ее голове царил туман, и ни одна стоящая мысль не соизволила из этого тумана появиться.
Должно быть, заседание городского совета на этот раз началось очень рано.
И закончилось тоже рано.
Теймар и это предвидел…
– А вот теперь, – сказал грешник, ни к кому конкретно не обращаясь, – начинается самое интересное. Имарис, нам пора прощаться.
– Мне не хочется вас бросать, – метресса покачала головой. – Я останусь.
– Не надо лукавить, почтеннейшая, – жестко проговорил Теймар. – Нет ничего постыдного в том, чтобы честно признать свою слабость и свой страх. Мне страшно. Фиоре тоже боится. Да, если вы останетесь, толпе придется постараться, чтобы открыть эту дверь… но тогда пострадает дом, весь наш труд окажется напрасным, и мой план превратится в пустое сотрясание воздуха. – Помедлив, он прибавил чуть мягче: – Не надо глупого геройства, Имарис. Вы уже сделали все необходимое.
Метресса посмотрела на него, потом на Фиоре. Они втроем стояли у двери, где еще виднелись слабые контуры печати, которую Фиоре нарисовала первой. Они так перепачкались в краске, что казались похожими друг на друга, и если бы у грешника были глаза, в них читались бы те же самые чувства, что у Имарис и Фиоре: тревога, страх, надежда.
Или, быть может, чувство было бы только одно…
– Прощайте! – еле слышно прошептала Имарис и взмахнула кистью. Печать ожила, вновь становясь потайным ходом между домами метрессы и художницы. Всего один шаг – и странная женщина, с которой Фиоре впервые встретилась пятнадцать лет назад, но по-настоящему познакомилась лишь этим утром, исчезла.
Они с Теймаром остались вдвоем.
– Ты готова? – спросил грешник, протягивая руку. Она ничего не ответила, просто вложила в его ладонь свою, и Пестрая сестра тотчас же переползла с ее предплечья на запястье, отчасти обвив и руку Теймара. Фиоре не знала, зачем это нужно, и спрашивать грешника ей не хотелось.
Когда дверь открылась, ее разум затуманился вновь.
«Меня нет, – сказала Имарис не так давно. – Я бесплотна, словно призрак».
«Меня нет, – повторила Фиоре. – Совсем нет».
Быть может, этого не следовало делать – ведь предостерегала же ее метресса от повторения собственной ошибки! – но иначе молодая художница ни за что не смогла бы вынести то, что началось прямо за порогом дома. Улица была заполнена народом; горящие ненавистью взгляды горожан невольно напомнили Фиоре о зрелище, увиденном позапрошлой ночью в доме Черной хозяйки, – ряды клеток и запертые в них волки, волки, волки… Яростные звериные глаза: «Выпусти меня, и тогда я разорву тебе
