Пилигрим

Замолчи, а?

Я просто напоминаю. Ты употребил слово «oравданно», и я всего лишь хотел внести ясность. Оправдать…

Оклеветать!

Ну, если ты так считаеuшь, я больше не стаиу к этому возвращаться.

Да уж, пожалуйста.

Я хочу, чтобы ты оставался честным, Карл Густав, хотя бы с самим собой. Не говоря уже об Эмме, иапример…

Я отказываюсь слушать! Ты сведешь меня с ума.

Быть может, имеино этого я и добиваюсь.

Прекрати!

Ты в последнее время играл в новые игры? У меня есть одиа. Думаю, оиа могла бы тебя заинтересовать…

Оставь меня в покое!

Она называется «Могилы во мгле». Ты находишь подходящее кладбище, которых в Цюрихе и пригородах десятки, и садишься на закате в склепе с мертвецами. Это так стимулирует мышление!

Бога ради, перестань!

Это пробуждает самые поразительuые фантазии и дает пищу уму. А также червям, конечно, поскольку ты находишься в обществе трупов. Подумай о таких словах, как «разложение» И «nоражение». Безграничные возможности! Разложение. Поражение. Потеря. Я могу продолжать часами.

Не надо.

Разложение. Поражение. Потеря. Трусость. Лживость… Могилы во мгле, Карл Густав! Подумай. А я пока тебя оставлю. До свидания.

Во время этого внутреннего диалога Юнг сидел на палубе парома. На коленях у него покоилась открытая нотная папка. В ней лежали блокноты, запасные ручки и письмо Сибил Куотермэн Пилигриму. Юнг вытащил письмо, чтобы отвлечься. Все что угодно, лишь бы избавиться от проклятого инквизитора с его гнусными инсинуациями!

Ты сведешь меня с ума… быть может, именно этого я u добиваюсь.

Карл Густав вынул письмо из конверта и просмотрел его снова, одну страницу за другой. Что имела в виду леди Куотермэн, когда писала: «то, что смертные называют «гибелью», нам не грозит»? И кто эти посланцы — Мессажеры, якобы предсказавшие ее смерть? А также что это за Роща, в которой, как считала Сибил, должен произойти какой-то сбор? Фразы ее были совершенно загадочными, хотя, похоже, она не сомневалась, что Пилигрим все поймет. Но для Юнга ее слова являлись доказательством безумия леди Куотермэн, как две капли воды походившего на безумие Пилигрима.

В клинике, надев белый халат, он устремился на третий этаж, собираясь сразу же зайти к Пилигриму. Однако двери палаты 309 были открыты, и Юнг, охваченный любопытством, зашел внутрь.

Schwester Дора складывала и упаковывала балетные наряды графини Блавинской. Она заворачивала каждый из них отдельно в тонкую бумагу, а потом клала в бесчисленные картонные коробки, стоявшие на столах, креслах и кровати.

— Доброе утро, Schwester.

— Доброе утро, герр доктор.

Дора, держа в руках охапку тюля, сделала книксен. Юнг заметил, что она плачет.

— Как печально! — сказал Юнг, окинув взором комнату.

В окна струился яркий солнечный свет, озаряя то, что недавно было целым миром, а теперь стало воспоминанием о погибшей женщине. Живая, она превращала все эти вещи в волшебство…

Одна коробка была завалена исключительно балетными тапочками. Каждая пара перевязана ее собственными лентами — белые, голубые, красные, розовые…

— Я оставлю себе те, в которых она умерла, — произнеела сквозь слезы Sсhwеstег Дора, показав на отложенную в сторону пару пуантов рядом с кашемировой шалью Блавинской. Они были запачканы кровью. — Я возьму также фотографию мадам в роли королевы русалок Она, правда, в серебряной рамочке с гербом ее мужа — двуглавым орлом, но я надеюсь, никто не будет возражать. Да и некому возражать-то, кроме ее жестокого папаши и подлеца брата. Пускай забирают костюмы себе. А не захотят — отдадим их матери, если только сумеем ее найти. Она, как вы знаете, сбежала и начала новую жизнь, чтобы избежать участи несчастной мадам.

— Да, я посмотрю, что можно сделать. Жалко выбрасывать всю эту красоту.

— Ее отец и брат были чудовищами, герр доктор. Вернее, не были, а есть. Вы должны знать, что они так и не поплатились за свои преступления.

— К сожалению, вы правы, — сказал Юнг.

— Брат насиловал мадам, причем делал это регулярно, когда она была совсем еще девочкой. Вы знали?

— Да, конечно. Хотя предпочел бы не знать.

— Регулярно. А потом … Отец убил ее вечно печального мужа, и ему ничего не сделали. Ничего. Царь взял его под свою защиту. Они занимают слишком высокое положение в обществе, так что судить их нельзя. Это вам не Европа. И не Швейцария. Боже, какая несправедливость! Они свели ее с ума. Свели с ума мою обожаемую мадам. Свели с ума…

Schwester Дора села на кровать среди коробок и зарыдала.

— Что же мне делать без нее? Что мне делать? — причитала она, вытащив из кармана носевой платок. — Она была моей жизнью!

— Мы должны научиться не привязываться так сильно к своим пациентам, Schwester, — сказал Юнг. — Все равно рано или поздно мы их потеряем. Либо они поправятся и уедут от нас, либо yмpyт. Такова наша профессия.

— Я любила ее, — тихо проговорила Дора. — Я просто-напросто ее любила.

— Знаю, — откликнулся Юнг. — Иона любила вас. Вы были ей очень дороги, она много раз мне говорила.

— Правда?

— Да. Много-много раз, — соврал Юнг. — Без вас она была бы совсем несчастна.

Последнее утверждение по крайней мере было правдой.

— Спасибо вам за эти слова, доктор. Они помогут мне жить дальше.

Юнг, не зная, что ответить, пожал плечами и махнул рукой.

— Почему отец убил мужа мадам? За что? Она его так любила!

— Наверное, муж ей изменял, — ответил Юнг.

Во время сеансов с графиней речь не раз заходила об ее отце, и Юнгу никогда не нравился этот образ. Отец-мститель… Кошмарная фигура! Словно злой волшебник из сказки, который появляется из тьмы и застает свои жертвы врасплох.

— Я должен покинуть вас, Schwester Дора, — торопливо сказал Карл Густав. — Меня ждет мистер Пилигрим.

— Да, сэр. Спасибо, что зашли поговорить со мной. Я вам очень признательна.

— Не за что. Примите мои соболезнования.

— Благодарю.

Schwester Дора встала и снова сделала книксен. Юнг, обернувшись в двери, увидел, как она взяла запачканные кровью пуанты, прижала к щеке и погладила, точно ручку умершего ребенка. А потом застыла в солнечном свете. Ее окружало то, что осталось от женщины, погибшей при попытке долететь до Луны: одежда и уже полузабытые часы триумфа. И пуанты. Пуанты. Пуанты.

8

Во вторник, восемнадцатого инюня, человек, назвавшийся Фаулером, принес в клинику почтовых