этом сказочном ледяном царстве: тысячные стаи черных уток качаются на волнах, нерпы высовывают из воды свои усатые мордашки с удивленно-круглыми детскими глазами, разглядывают нового необычного обитателя моря.
Недалеко за мысом Лялера вижу два балка на берегу. Про них-то и говорил мне Леха, да, я, видать, слушала в пол-уха и почему-то решила, что они стоят за маяком. Мыс Лялера венчает «трига» — невысокая деревянная пирамидка. А высокий маяк стоит далеко на заболоченном берегу, а вовсе не у воды. Подхожу к строениям. Стены их разрисованы яркими красками — море, пальмы, русалки. Один балок на замке, а второй открыт, там печка и нары, тесно, но уютно. Но мне рано вставать на ночевку, я отправляюсь дальше, к манящим кекурам следующего по-настоящему высокого мыса.
Этот следующий мыс — мыс Шалаурова Изба — хорошо виден издали. После многокилометровых унылых низких берегов дельты Пегтымеля, у которых, видимо, и потерпел крушение в 1764 году галиот русского землепроходца Никиты Шалаурова, мыс выделяется особенно. В этом месте к морю подходит горный отрог и весь он испещрен причудливыми скальными кекурами — останцами. Я видела часть из них еще раньше, когда плыла в нижнем течении Пегтымеля. Издали они смотрелись, как некие циклопические, неземные строения, напоминали сказочные замки с башнями, дворцы. Венчает мыс высокий маяк.
Перед мысом, у берега бухты, забитой льдинами, стоял высокий нежилой дом с пустыми глазницами окон. За ним на склоне, возвышаясь на 8–10-12 метров от ровной поверхности земли, толпились гигантские статуи останцев. Я разгуливала по парку слоистых черных обтесанных ветром безносых истуканов, и сказочную окружающую картину дополнял потрясающий закат. Желтый диск солнца коснулся горизонта — нагромождения ледовых глыб океана. На ветру у кромки былого прибоя жгла я огромный костер из толстых белых бревен плавника, которого здесь было навалено с избытком.
Но все очарование сказки рассеялось, когда я зашла в дом. Битые стекла, мусор и хлам. Под наружной коробкой стен внутри дома стояли два стандартных балка, в одном из которых, где была деревянная кровать, печка и столик, а окошко затянуто полиэтиленом, я и заночевала.
Утром восточный встречный ветер не унимался. Холодно, почти морозно, но, слава богу, пока было ясное небо. Море забито льдинами, но для каяка всегда находятся проходы. Льдины сдерживают ветер и волну.
Однако на самом конце мыса, где стоял маяк, и где глубина начиналась прямо у берега, льдин было меньше. Я подозревала, что именно этот маяк был источником радиоактивного излучения, еще в Москве меня предупреждали о таких маяках, выработавших свой положенный ресурс и не пополненных свежим. Меня снабдили приблизительной схемой расположения таких маяков на побережье Чукотки. Казалось бы, если это действительно так и это опасно, нужно всем местным жителям раздать подробные карты с указанием этих объектов. И неужели нельзя было эти маяки обезвредить? Я не очень верила в существование опасности, но один маяк был на моем пути, и все-таки я решила перестраховаться: на берегу я все время находилась под защитой отрога горы, а на воде решила огибать маяк как можно дальше от берега.
На участках открытой акватории на траверзе мыса ветер начинает разгонять приличную волну, что позволяет мне оценить мощь океана. Льдины дрейфуют по ветру мне навстречу, я ищу укрытия от волн в их ветровой тени, искоса поглядываю из-за них на стальное сооружение маяка, вспоминаю школьные уроки НВП, коэффициенты снижения радиации при укрытии за стенами из различных материалов. А за льдинами — как? Скрывают ли они меня от волн радиации? Смешно, но все же огибаю ледяные глыбы слева. Волна поддает в «скулу» каяка. А сколько может пробыть человек в ледяной воде? Все-таки решаю, что видимые волны сейчас представляют для меня большую угрозу, чем невидимые, поэтому забираю поближе к берегу.
За мысом льды стали поплотнее, и плыть стало спокойнее. Средняя скорость моего передвижения против ветра была довольно приличной — 4 километра в час — и я уже подумывала в этот день доплыть до поселка, но перед маяком у лагуны Иннукай море полностью очистилось ото льда, и высокая волна остановила меня. Я перетащила каяк в лагуну через двухсотметровую галечниковую перемычку, надеясь, что там плыть будет легче. Но лагуна оказалась очень мелководной, по ней разгуливали крутые пенные волны. Где ведя каяк на веревке, где прогребая, в сумерках я добралась до балков у устья лагуны и в одном из них заночевала. На небе светило северное сияние, а впереди уже видны были огни поселка.
Дожевываю последнюю шоколадку, десять дополнительных штук оказались совсем не лишними. «Ночь-полночь, приходи к нам… Монаковы уже должны быть дома. Что ж, сегодня тринадцатое число, негоже завершать маршрут в такой «непрезентабельный» день, — успокаиваю я себя, — да и заканчивать навигацию рекомендуется не позже пятнадцатого сентября, так что у меня еще есть запас».
Утром на море снова приползли льдины. Их полоса начинается метрах в 30-ти от берега. Между берегом и льдами полоса чистой воды, но ветер не дает быстро плыть. Бурлачу, идя по кромке берега. Передо мной перебежками следуют несколько куликов-песочников. Когда я нагоняю последнюю пичужку в колонне, стайка перелетает вперед и снова, шествуя вдоль уреза воды, начинает выискивать добычу в песке и мелкой гальке. Я настолько устала, что у меня даже не возникает желания как следует рассмотреть куликов в бинокль и записать характерные признаки, чтобы потом определить вид — а это характерный признак моего утомления. Но вот льды подошли вплотную к берегу. Залезаю в каяк, ухожу в ледовый лабиринт, удаляясь от берега. До поселка осталось совсем немного, я уже вдыхаю запах горящего угля, черным шлейфом струящийся из высокой трубы.
Поселок Биллингс раскинулся на узкой галечной косе, с одной стороны ограниченной морем, а с другой — обширной солоноватой лагуной. Большие поля спресованных льдин не дают мне легко пробиться к берегу. Петляю по лабиринтам узких проходов километрах в двух напротив поселка, недоумевая, как же сюда пришвартовываются корабли. Пока мне невдомек, что в этом году здесь никто и не пришвартовывался. Наконец, причаливаю к здоровенной голубой льдине, выползшей на сушу, и, задрав голову, здороваюсь с рыбаком, стоящем на этом постаменте. Повертев головой в поисках человека на берегу, рыбак наконец обратил взор вниз, на воду. «Маршрут закончен», — подумалось мне, но это было не так.
Путь домой
14 сентября я приплыла в Биллингс, а на следующий день сильно похолодало, навалило много снегу, и началась настоящая зима. Океан замерз, пространства между старыми льдинами затянуло ровным молочно-голубым ледком, проваливающимся, однако, под тяжестью человека. Недалеко от поселка по льдинам разгуливали белые медведи. Поселок не имел регулярной связи ни с Певеком, ни с поселком Мыс Шмидта, вертолет мог прилететь сюда лишь для оказания срочной медицинской помощи. До поселка старателей Ленинградского, от которого уже была дорога на Мыс Шмидта, было 150 километров по побережью.
Монаковы еще не вернулись из тундры, и я поселилась в одноэтажном двухквартирном домике, в Лехиной обители.
В магазине поселка была крупа, хлеб в пекарне выдавали под расписку, так как у многих жителей давно не было денег. Завоза продуктов и топлива в этом году не ожидалось. Не было мяса, почти все тракторы и бульдозеры были неисправны и не могли отправиться в оленеводческие бригады за олениной. Красная рыба из-за плотных ледовых заторов не вошла в лагуны, мужское население ловило на удочки мелких большеголовых бычков, они засаливались и через полдня съедались почти с потрохами. Единственный морской охотник — обладатель моторной лодки — далеко не каждый день возвращался с нерпой. Соседка приходила в квартиру Лехи за водой, потому что у них вода уже кончилась. Вода здесь была привозная, в бочках, ее возили с дальнего, пресного озера. Радушный бульдозерист угостил меня собачатиной, единственным доступным мясом.
Я разобрала каяк и ждала любую попутку в сторону поселка Ленинградского. Погода напоминала середину декабря в Подмосковье, снежок потихоньку наметал сугробы. Через несколько дней первой попутной оказией стал трактор, шедший в оленеводческую бригаду, и нам было по пути 38 километров вдоль побережья, дальше он уходил в тундру. С первой попытки выезд не удался, чудо техники при форсировании небольшой протоки прочно завязло в месиве неплотно застывшего верхнего тундрового слоя километрах в
