внимания отдельным меньшинствам… – Я слово в слово цитировал воскресные проповеди Петтифера. Подобно Ларри, я мог бы заниматься этим целыми днями. – В «холодной войне» мы сражались в первую очередь за человечность.
– А мы действительно сражались за нее?
– Ларри – да.
– И Чечеев, очевидно, сильно повлиял на него.
– Очевидно.
Все это время она не сводила с меня глаз. Теперь в них появился обвинительный блеск.
– И вы разделяли эту точку зрения, вы лично?
– Точку зрения Чечеева?
– Это представление об обязанностях Запада.
Нет уж, черта лысого, подумал я. Это был Ларри в его самые мрачные минуты, когда он был готов послать весь мир в тартарары только потому, что ему было плохо. Но ничего этого я не сказал.
– Я был профессионалом, Марджори. У меня не было времени разделять убеждения или отвергать их. Я верил во все, что было необходимо для моей работы в данный момент.
Меня не покидало чувство, что, продолжая следить за мной, она вслушивается не в мои слова, а в то, о чем я умалчиваю.
– В любом случае мы выслушивали его, – сказала она так, словно это снимало с нас всякую вину.
– О да, его мы выслушивали. Наши аналитики выслушивали его. Эксперт Форин оффис по Южной России выслушивал его. Но толку от этого было мало.
– Почему?
– Они сказали ему, что в этом регионе нет британских интересов. Мы и сами говорили ему примерно то же, но, когда он слышал это со всех сторон, он выходил из себя. В ответ он цитировал мингрельскую пословицу: «Зачем вам свет, если вы слепы?»
– Вам известно, что Чечеев два года назад со всеми почестями ушел в отставку из своей службы?
– Разумеется.
– Случилось так, что именно в это время и мы уволили Ларри. Уход ЧЧ был главным соображением, повлиявшим на решение Верхнего Этажа свернуть операцию Петтифера.
– Был ли Чечееву предложен другой пост?
– По его словам, нет. Он вышел в отставку.
– И куда он направился? По его словам?
– Домой. Он хотел вернуться назад в свои горы. Ему надоело быть интеллектуалом, и он хотел вернуться к своим родовым корням.
– Или говорил, что хотел.
– Так он сказал Ларри, а это несколько другое.
– Почему?
– Им нравилось думать, что у них правдивые отношения. ЧЧ никогда не лгал Ларри. Или так он говорил, и Ларри верил этому.
– А вы?
– Лгал ли я Ларри?
– Верили ли Чечееву?
– Мы ни разу не поймали его на лжи.
Марджори Пью взялась большим и указательным пальцами правой руки за переносицу, словно собираясь поправить ее положение.
– Но Чечеев не был, разумеется, здешним главным резидентом, не так ли? – сказала она, наделяя меня судейскими полномочиями.
Уже не в первый раз за время нашего разговора я спрашивал себя, сколь много ей известно и сколь сильно она полагается на мои ответы. Я решил, что ее метод представлял собой смесь невежества и хитрости: она заставляла меня рассказывать уже известные ей вещи и не подавала вида, когда слышала что-то новое.
– Нет, не был. Главным резидентом был человек по имени Зорин. Черножопого никогда не назначили бы главой одного из важных представительств на Западе. Даже если это ЧЧ.
– А у вас были отношения с Зориным?
– Вы прекрасно знаете, что были.
– Расскажите нам о них.
– Они осуществлялись строго в рамках распоряжений Верхнего Этажа. Мы встречались раз в два месяца на служебной квартире.
– Какой именно?
– Трафальгарской. У Шепард-маркет.
– И в течение какого времени?
– Думаю, что всего у нас была дюжина встреч. Естественно, они записывались.
– Были ли у вас с Зориным встречи, которые не записывались?
– Нет, и вдобавок он приносил еще свой собственный магнитофон.
– И какова была цель этих встреч?
Я выложил ей полное название, как оно было напечатано в моем рапорте: «Осуществляемый в соответствии с новым духом сотрудничества неформальный обмен сведениями между нашими двумя службами по вопросам, представляющим для них обоюдный интерес».
– А конкретно?
– Общие болячки. Транспортировка наркотиков. Контрабанда зенитных ракет. Опасные террористы. Международные аферы, затрагивающие интересы русских. Когда мы начинали, это дело старались не афишировать, даже американцам говорили не все. К тому времени, когда я перестал этим заниматься, сотрудничество было почти официальным.
– У вас с ним установилось взаимопонимание?
– С Зориным? Разумеется. Это входило в мои обязанности.
– Оно продолжилось и потом?
– Вы хотите спросить, любовники ли мы все еще? Если бы у меня были какие-либо дела с Зориным после этого, я доложил бы о них Конторе.
– Как вы попрощались?
– Он покинул Лондон вскоре после этого. Он говорил, что в Москве его ждет кошмарная сидячая работа. Я ему не поверил. Да он и не рассчитывал, что поверю. На прощание мы выпили, и он подарил мне свою фирменную кагэбэшную фляжку. Я был, разумеется, тронут. У него их было, наверное, штук двадцать.
– Ей не понравилось, что я был, разумеется, тронут.
– Вы когда-нибудь говорили с ним о Чечееве?
– Я не стал изображать для нее оскорбленную невинность:
– Разумеется, нет. Официально ЧЧ был атташе по культуре и глубоко засекречен, а Зорин представлен нам как дипломат с разведывательными функциями. Меньше всего мне хотелось бы дать понять Зорину, что мы раскусили Чечеева. Я скомпрометировал бы этим Ларри.
– Какие
– Конкретно? Никаких. Речь шла о будущем сотрудничестве их и наших следователей. Мы называли это «объединением честных людей». Зорин – старой выделки. Он наводит на мысль о чем-то с октябрьского парада.
– Понимаю.
Я жду. Она тоже ждет. Но она ждет дольше: я снова с Зориным на нашей прощальной выпивке в квартире на Шепард-маркет. До сих пор мы всегда пили только виски Конторы. Сегодня это водка Зорина. На столе перед нами стоит сияющая серебристая фляжка с красными инициалами его службы.
– Не знаю, за какое будущее мы можем сегодня выпить, дружище Тимоти, – произнес он в необычном для него самоуничижительном тоне. – Может быть, ты предложишь для нас подходящий тост?
Я по-русски предлагаю выпить за порядок, потому что прекрасно знаю, что о порядке, а не о
