Наша игра

вообще живет где-нибудь, кроме сияющих продезинфецированных коридоров его службы.

– Сообщила ли вам Эмма что-нибудь о пропаже ее украшений?

– Нет, мистер Лак, мисс Манзини ничего мне о них не сообщила.

– А почему же? Уж не хотите ли вы мне сказать, что ваша Эмма потеряла драгоценностей на тридцать пять тысяч фунтов и даже не потрудилась упомянуть об этом?

– Я хочу сказать, что мисс Манзини могла не заметить их пропажи.

– А она жила дома в эти последние месяцы, не так ли? Я хочу сказать, у вас дома? Она ведь не находится в разъездах все время?

– Мисс Манзини жила в Ханибруке все лето.

– И у вас, тем не менее, не возникло ни малейшего подозрения, что в один день у Эммы были ее украшения, а на следующий день их у нее не было?

– Нет, не возникло.

– Вы не заметили, что она перестала носить их, например? Это могло натолкнуть вас на размышления, не правда ли?

– Только не в ее случае.

– А почему?

– Как большинство художников, мисс Манзини своенравна. Однажды она может нарядиться, а потом целыми неделями одно упоминание о нарядах раздражает ее. Причин для этого может быть много. Это и ее работа, что-нибудь, действующее ей на нервы, и ее спинные боли.

Мое упоминание о спине Эммы было встречено многозначительным молчанием.

– У нее повреждена спина? – сочувственным голосом спросил Брайант.

– Боюсь, что да.

– Бедняжка. Как это случилось?

– Насколько я знаю, она подверглась грубому обращению во время своего участия в мирной демонстрации.

– На это ведь можно посмотреть с разных точек зрения, не правда ли?

– Уверен, что да.

– В последнее время она не кусала полицейских?

– Я оставил без ответа этот вопрос.

Лак продолжил:

– И вы не спросили ее: «Эмма, почему ты не носишь свое кольцо? Или свое ожерелье? Или свою брошь? Или свои серьги?»

– Нет, не спросил, мистер Лак. Мисс Манзини и я никогда не беседуем друг с другом в таком духе.

Я был высокомерен и знал это. Лак действовал мне на нервы.

– Прекрасно. Итак, вы друг с другом не беседуете, – бросил он. – А также вы не знаете, где она.

Он, очевидно, терял терпение.

– И как, по вашему глубоко личному мнению высокоуважаемого сотрудника казначейства, выглядит тот факт, что ваш друг доктор Лоуренс Петтифер в июле этого года сбыл драгоценности вашей Эммы дилеру с Хэттон-Гарден за две трети того, что вы за них заплатили, заявляя при этом, что это драгоценности его матери, хотя фактически он получил их от вас через Эмму?

– Мисс Манзини была вольна распорядиться этими драгоценностями по своему усмотрению. Если бы она отдала их молочнику, я и мизинцем не пошевелил бы. – Я искал, чем уколоть его, и с благодарностью ухватился за подвернувшееся орудие. – Но мистер Гаппи, вероятно, уже нашел для вас решение вашей проблемы, мистер Лак?

– Это вы о чем?

– Разве не в июле, по словам Гаппи, он видел, как мистер Петтифер приближается к моему дому? В воскресенье? Вот вам и грабитель. Петтифер подходит к дому и видит, что он пуст. По воскресеньям прислуги в нем нет. Мисс Манзини и я уехали пообедать в город. Он взламывает окно, проникает в дом, идет в ее комнату и завладевает драгоценностями.

Он, должно быть, уже догадался, что я издеваюсь над ним, потому что покраснел.

– Мне показалось, вы утверждали, что Петтифер не крадет, – подозрительно возразил он.

– Давайте будем считать, что вы меня переубедили, – учтиво ответил я. Магнитофон хрюкнул, и лента в нем остановилась.

– Минутку подожди, пожалуйста, Оливер, – вежливо приказал Брайант.

Лак уже протянул руку, чтобы сменить пленку. Но вместо этого он несколько зловеще, как мне показалось, убрал руку и положил ее вместе с другой себе на колено.

– Мистер Крэнмер, сэр…

Брайант стоял рядом со мной. Его ладонь легла на мое плечо – традиционный жест при аресте. Он нагнулся, и его губы были не дальше дюйма от моего уха. До сих пор физического страха у меня не было, но теперь Брайант напомнил мне о нем.

– Знаете ли вы, что это означает, сэр? – очень тихо спросил он, больно сжимая мое плечо.

– Разумеется, знаю. Уберите с меня свою руку.

Но его рука не сдвинулась с места. Ее нажим возрастал по мере того, как он говорил.

– Потому что это то, что я с вами собираюсь сделать, мистер Крэнмер, сэр, если не увижу с вашей стороны гораздо больше упомянутого мной сотрудничества, чем вижу в данный момент. Если вы не проявите его в ближайшее же время, то я, как поется в старой песенке, пойду на любые уловки и подлоги, сделаю это делом своей жизни, но упрячу вас туда, где вы весь остаток вашей будете видеть перед собой очень скучную стену вместо мисс Манзини. Вы слышали это, сэр? А я не слышал.

– Я слышу вас прекрасно, – сказал я, тщетно пытаясь стряхнуть с себя его руку. – Отпустите меня.

Но его рука держала меня все крепче.

– Где деньги?

– Какие деньги?

– Не стройте из себя дурочку, мистер Крэнмер, сэр. Где деньги, которые вы с Петтифером рассовали по заграничным банковским счетам? Миллионы, принадлежащие известному иностранному посольству?

– Я понятия не имею, о чем вы говорите. Я ничего не крал и ни в каких заговорах с Петтифером или с кем-нибудь еще не участвую.

– Кто такой AM?

– Кто?

– В дневнике Петтифера из его квартиры сплошь AM. Поговорить с AM, поехать к AM, позвонить AM.

– Абсолютно не представляю себе. Может быть, это «утром»? А РМ – «пополудни»[15].

Думаю, что в другом месте он ударил бы меня, потому что он поднял глаза на зеркало, словно прося разрешения.

– В таком случае, где ваш друг Чечеев?

– Кто?

– Перестаньте ктокать. Константин Чечеев – культурный русский джентльмен из советского, а потом русского посольства в Лондоне.

– Никогда в жизни не слышал этого имени.

– Ну, разумеется, вы не слышали. Потому что мне, мистер Крэнмер, сэр, вы нагло лжете своим мерзким барским языком, вместо того чтобы помогать в моем расследовании.

– Он сжал мое плечо еще сильнее и налег на него. Огненные стрелы пронзили мою спину.

– Вы знаете, что я о вас думаю, мистер Крэнмер, сэр? Знаете?