говорим. Ди что-то резко сказала ей, и она исчезла.
– Да, – сказал я.
– Чтобы сказать ей, что вы любите ее? Она уже знает это.
– Чтобы предостеречь ее.
– Ее уже предостерегли. Она знает, что она в опасности. У нее есть все, что ей нужно. Она любит, хотя и не вас. Ей грозит опасность, но ему грозит опасность больше, чем ей, поэтому она не считает себя в опасности. И это вполне логично. Вы меня понимаете?
– Да, конечно.
– Она перестала искать оправдания тому, что полюбила его. И вы, пожалуйста, не требуйте их от нее. Извиняться дальше причинило бы ей вред. Пожалуйста, не требуйте этого от нее.
– Не буду, это мне не нужно. Я пришел сюда не за этим.
– Тогда нам придется снова вернуться к вопросу: зачем вы сюда пришли? Простите меня, ничего позорного нет, если вы не знаете этого. Но если вы поймете ваши мотивы, когда увидите ее, то, пожалуйста, подумайте прежде о ее чувствах. До встречи с вами она была грудой обломков. У нее не было внутреннего стержня, не было устойчивости. Она могла стать чем угодно. Как и вы, возможно. Все, чего она хотела, это найти себе скорлупу и забраться в нее. Но теперь это позади. Вы были последней из ее скорлуп. Теперь она живет в реальном мире. Она решилась. Она одна личность. Или, во всяком случае, чувствует себя ею. Если это не так, то разные личности в ней идут в одном направлении. Благодаря Ларри. Возможно, благодаря и вам. Вы выглядите печальным. Это из-за того, что я упомянула Ларри?
– Я пришел сюда не за ее благодарностью.
– Тогда за чем? За признанием долга? Надеюсь, что нет. Возможно, в один прекрасный день вы тоже почувствуете, что живете в реальном мире. Возможно, что у вас с Эммой очень много общего. Слишком много. Каждый ждет от другого чувства реальности. Она ждала вас. Она ждет вас уже несколько дней. Вы благополучно добрались до нее?
– А что со мной могло случиться?
– Я имела в виду безопасность Эммы, мистер Тимоти, а не вашу.
Она проводила меня до лестницы. Музыка прекратилась. Маленькая девочка следила за нами из-за угла.
– Вы подарили ей много украшений, я думаю, – сказала Ди.
– Не думаю, что это доставило ей неприятности.
– Вы поэтому и дарили их ей – чтобы избавить от неприятностей?
– Я дарил их ей, потому что она была красива, а я любил ее.
– Вы богаты?
– Достаточно богат.
– Возможно, что вы дарили их ей, потому что
Я говорил с Пью-Меррименом, я говорил с инспектором Брайантом и сержантом Лаком. Но говорить с Ди было труднее, чем с любым из них.
– Вам нужно подняться еще на один этаж, – сказала она, – вы уже решили, зачем вы пришли?
– Я ищу своего друга. Ее любовника.
– Значит, вы в состоянии простить его?
– Что-то в этом роде.
– Но, возможно, ему следует простить вас?
– За что?
– Мы, человеческие существа, очень опасные создания, мистер Тимоти. И всего опаснее мы тогда, когда мы слабы. Мы так много знаем о силе других. И так мало о нашей собственной. У вас большая сила воли. Возможно, вы не осознаете своей силы перед ним. – Она рассмеялась. – Вы такой непоследовательный человек. Сейчас вы ищете Эмму, а через минуту – вашего друга. Знаете что? Я не думаю, что вы хотите
Она нервничала. Нервничал и я.
Она стояла в конце длинной комнаты, и эта комната была так похожа на ее половину дома в Ханибруке, что моей первой мыслью было спросить, зачем она сменила одну на другую. Комната отдаленно напоминала мансарду, которые так нравились Эмме; балки ее высокого потолка сходились в верхушке. И вид на реку из окна в другом конце комнаты наверняка тоже нравился ей. Старое пианино розового дерева занимало один угол, и я подумал, что именно о таком инструменте она мечтала на Портобелло-роуд, пока я не купил ей «Бехштейн». В другом углу стоял письменный стол – не бюро с выемками для ног, а более прозаический стол вроде того, что был у нее на Кембридж-стрит. На нем стояла пишущая машинка, а на полу опять лежала кипа бумаг вроде той, которую я недавно разбирал. И у нее был вызывающий вид, словно она гордилась тем, что нашла в себе силы возродиться после учиненного ей погрома. Я бы не удивился, если бы над ней развевалось измочаленное в битвах знамя.
Свои руки она держала по бокам. На них были черные перчатки, как в день, когда мы встретились впервые. Мятая льняная рубашка, словно объявляющая, что ее хозяйка отреклась от мирских радостей. И от меня тоже. Черные волосы собраны в пучок на затылке. И самое невероятное – это действие, которое на меня производила эта ее новая внешность: с ней она была для меня желанней, чем прежде.
– Мне жаль, что с украшениями так получилось, – начала она, как-то наклонившись вперед.
Это задело меня, потому что я не хотел создать у нее впечатление – после всего, через что я прошел по ее милости, после боли, унизительных допросов и бегства, – что меня заботит что-нибудь столь же мелкое, как украшения.
– Так значит, с Ларри все в порядке, – сказал я.
Ее голова резко поднялась, а глаза широко открылись в ожидании.
– Все в порядке? Что ты имеешь в виду? Ты что-нибудь слышал о нем?
– Извини. Я говорю вообще. После Придди.
С запозданием она поняла.
– Разумеется. Ты хотел убить его, да? Он сказал, что его смерть всегда так кстати. Я ненавижу, когда он так говорит. Даже в шутку. По-моему, он не должен так говорить. Разумеется, я сказала ему это, но он продолжает снова и снова только потому, что его просили этого не делать. – Она покачала головой. – Он неисправим.
– Где он сейчас?
– Там.
– Где там? Молчание.
– В Москве? В Грозном?
Снова молчание.
– Я вижу, что об этом лучше спросить Чечеева.
– Я не думаю, что кто-нибудь может приказывать Ларри, куда ему ехать. Даже Чечеев.
– Да, конечно. Как ты держишь с ним связь? По почте? По телефону? Как?
– У меня нет с ним связи. И у тебя не будет.
– Почему?
– Так он сказал.
– Что он сказал?
– Что, если ты придешь за ним, если будешь спрашивать о нем, чтобы я ничего не говорила, даже если буду знать. Он сказал, что это не потому, что он тебе не доверяет. Он просто боится, что Контора тебе дороже, чем он. Звонить он не будет. Он говорит, что это небезопасно. И для него, и для меня. Я получаю от него весточки: «Он в порядке…» «Он передает, что любит тебя…» «Все без перемен…» «Скоро…». Да, и, конечно: «Тоскует без твоих прекрасных глаз». Это у него обязательно.
– Разумеется.
Я подумал, что я должен сказать ей, если она не знает:
