придавил широкой ладонью так, чтобы захватить нос и рот. Снетков захрипел, но никакого сопротивления не оказал. Гладилин терпеливо подождал, пока тот перестанет дышать, затем затолкал платок обратно в рот. Все будет выглядеть так, будто сержант задохнулся. И виновата в этом, естественно, та самая сволочь по фамилии Сажин, наверняка, кстати, выдуманной.
Гладилин не пошел в вестибюль.
Он, как и «Сирены», воспользовался окном, но прежде проверил, как обстоят дела со вторым милиционером.
Тот уже приходил в себя, но ничего не сумел сделать, когда капитан затянул на его шее шнур.
Часть пятая
РАЗГРОМ
Глава семнадцатая
ВАРИАНТЫ ПОБЕГА ДЛЯ СИЛЬНЫХ И СЛАБЫХ
Грохот канонады проникал даже в надежно изолированный трюм.
Сережка Остапенко и Соломон Красавчик – единственные из узников, кто остался в живых, – не получали никаких сведений из внешнего мира. Но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о значении далеких раскатов.
То, что выжили именно эти двое, казалось чудом – им самим даже в меньшей степени, чем их экспериментаторам. Двоих ребят подвергали воздействию микрофлоры, которая по всем статьям должна была оказаться значительно агрессивнее обычной. Об этом свидетельствовали данные, предоставленные берлинской лабораторией, где уже были ранее получены опытные образцы, которые, однако, до сих пор не проходили испытания на людях.
Но то ли флора оказалась мягче – возможно, в силу иного режима облучения, то ли Красавчик и Остапенко действительно были уникумами, но факт оставался фактом: они до сих пор жили.
Медики пришли в растерянность и временно приостановили опыты.
В Берлин были отправлены отчеты, но распоряжения запаздывали. Руководству явно сделалось не до научных экспериментов. Настало время решать проблемы сугубо практического свойства, не имевшие никакого отношения к военной микробиологии и радиологии. Гамбург уже давно лежал в руинах, Дрезден практически стерли с лица земли, а теперь наступала очередь Кенигсберга.
Узников оставили в покое.
...Спустя какое-то время Сережку и Соломона свели вместе в одну каюту; зачем это было сделано, они так и не узнали.
Но теперь у них появилась возможность общаться; за истекшие месяцы оба едва не разучились разговаривать, так как вступать в беседы было не с кем. Разговоры обостряли мышление; орудийные залпы наводили на мысль о близких переменах, и подопытные догадывались, что будущее не сулит им ничего доброго, даже если немцы будут разгромлены – а это казалось все более вероятным.
Оба узника часами прислушивались к работе артиллерии, пытаясь так или иначе истолковать малейшие изменения в доносившихся звуках. В какой-то момент им стало мерещиться, будто они в состоянии различить между собой залпы немецких и советских орудий.
Однажды вечером Красавчик сказал:
– Надо смываться.
Он всего лишь высказал то, о чем оба пленника думали безостановочно. Побег представлялся невероятным, но, будучи оговорен, он уже переставал быть отвлеченной мечтой. Первый шаг, пускай безнадежный, был сделан.
– Только не отсюда, – отозвался Сережка. Глаза его заблестели. – Отсюда черта с два убежишь. Попробуем выскочить, когда повезут.
– А если не повезут?
– Должны, – без особой уверенности возразил Остапенко. – Иначе на кой черт держать нас столько времени? Мы им еще зачем-то нужны.
Красавчик помотал головой:
– Если жареным запахнет, они свои шкуры побегут спасать.
– Нам же и лучше, – сумрачно сказал Сережка. В его голосе тоже не было сильной уверенности.
– Это почему еще?
– Ну... бросят нас и слиняют.
– Ага, бросят, – с горечью кивнул Соломон. – Рыбам на корм. Только нас и рыбы не станут жрать, мы целиком отравленные.
Сережка тоскливо кивнул, он и сам этого опасался. Чем ближе казалось избавление – в любом случае невозможное, тем сильнее ему хотелось жить, хотя совсем недавно ему было все равно, жить ли, умереть ли, – он настолько вымотался, что даже не мог предпочесть смерть.
Никто из них не знал о радиации, в то время как оба уже некоторое время страдали лучевой болезнью – правда, не в тяжелой форме. О своей отравленности они судили по препаратам, которые им вводили, – они даже не осознавали, что это микробы, и думали, что им впрыскивают какие-то яды.
– Я вот что думаю, – произнес после паузы Красавчик. – Я думаю, что потопят они нас. Концы в воду. Все корыто потопят.
– Ну, нет, – не поверил Сережка. – Корабль-то зачем топить? Он еще воевать может. И потом, тут приборов ихних полно, дорогущие наверняка. Фрицы – жмоты, они удавятся за копейку.
Жмоты не жмоты, а рассуждали фрицы приблизительно так же, как и Сережка. Материал решили беречь до последнего. Когда бои вплотную приблизились к Кенигсбергу, а от советской авиации не стало никакого спасу, адмирал Дениц лично отдал приказ о перебазировании корабля.
Этого приказа ждали давно.
Медики сидели как на иголках, в любую минуту готовые броситься врассыпную. Когда Иоахим фон Месснер собрал их в кают-компании, он с неудовольствием отметил, что в коллегах стало намного меньше почтительности к его высокому званию. Они и раньше не баловали его дружеским отношением, а теперь напоминали затравленных волков и явно рассчитывали уйти от ответственности.
– Я знаю, о чем вы думаете, – медленно проговорил эсэсовец. – Вы рано расслабились, господа офицеры... Вы, похоже, забыли, что были и остаетесь офицерами Рейха. Трусость и измена будут караться беспощадно. Игра еще не проиграна, и я советую вам взять себя в руки. Полчаса назад поступило распоряжение о передислокации «Хюгенау». Нами дорожат, наша работа имеет огромное научное и военное значение. Мы отступаем, спора нет, но нам есть куда отступить и где залечить раны...
– Где же, позвольте узнать? – ядовито осведомился доктор Берг. Голова его мелко тряслась: у старика от волнений обострился паркинсонизм, в нормальном состоянии почти незаметный.
Месснер мог его осадить, но решил не нагнетать напряжение.
– Конечный пункт мне неизвестен. Пока что получено предписание двигаться в Киль, где сосредоточены наши основные силы.
– Силы, – пробормотал Берг. – Откуда им взяться?
– Прекратите, – жестко сказал Месснер. – Армия терпит серьезные поражения, но наш флот еще достаточно силен.
– В Киле уже, должно быть, высадились англоамериканцы, – поделился сомнениями Моргенкопф.
– Прекратите, если не хотите быть арестованным за паникерство! С чего вы это взяли? Киль остается в наших руках.
– Послушайте, Месснер, – Моргенкопф оставил угрозу без внимания. – Вы и сами отлично знаете, что если этого еще не произошло, то произойдет со дня на день. Хорошо. Допустим, «Хюгенау» передислоцируется в Киль. Что дальше?
– Это секретная информация, – нехотя проговорил штурмбанфюрер. – Повторяю: у меня нет для вас точных сведений. Могу лишь сказать, что оттуда наш путь будет лежать либо в Норвегию...
– В Норвегию уже вошли русские, – заметила Лессинг.
– Либо в Норвегию, либо – минуя ее – в Арктику... Пути в Атлантику для нас, как вы догадываетесь, в настоящее время нет.
– Но зачем в Арктику? – взвизгнул Берг. – Что это за игры?
– Очевидно, там нас примет на борт либо подводная лодка, либо самолет... о дальнейшем маршруте я
