сын Петра, Алексей. Царь оспорил право юноши на эмиграцию, где тот пытался спастись от отцовских реформ (кстати, этот почвенник бежал именно в Европу), и замучил его, ибо боялся поворота назад, к изоляционизму («Но мы помним, как солнце отправилось вспять и едва не зашло на Востоке»). Диссидент Алексей был добрее отца, он был смел, он отдал жизнь, но он пошел против реформы, и его жизнь, хотя он был христианин и гуманист, была отдана зря, как жизни Че Гевары, Сальвадора Альенде и Виктора Хары с чилийского стадиона. В реформах брода не было.
Петр был трудоголик, он возвысил разночинцев, он построил европейский город, единственный в России, он создал флот, армию, открыл гимназии и академию, он дал женщинам право участвовать в светской жизни. В сущности, это был наш Ататюрк.
Турецкое западничество, как и российское, держалось на армии. Ведь Ататюрк за ношение фески приговаривал к смертной казни. Да, Петр «засветился» больше Пиночета и Франко: пытал и казнил лично, замучил сына, создал Священный синод, где состояли на службе священники, обязанные доносить на прихожан (вот он, государственный мундир!), он осквернял могилы врагов. Россия не вошла, а ввалилась в Европу, оставляя мокрые и кровавые следы.
Петр кутил, напивался до чертиков и развратничал. Но кто из нас отдаст обратно Петербург, кто согласится принести в жертву реформы? Я не готова.
«Сколько раз в годину новой рубки обжигала нас его тоска, и тянулась к трепетной голубке жадная, горячая рука. Бьется в ярусах чужое имя, красный бархат ложи, и темно: голову любимую он кинет на обледенелое бревно» (И. Эренбург).
КУРС НА СЕВРЮЖИНУ С ХРЕНОМ
Петровская перестройка была из разряда столярных работ: Петр, как папа Карло, взял страну, как полено, и вытесал из нее Буратино. Леса нарубили порядком, но по большей части – в щепки. (Не так ли собирался поступить с человечеством другой «Карла» – Маркс? В России, Китае, на Кубе, в Африке, во Вьетнаме, Лаосе и несчастной Кампучии его проект именно так и осуществлялся – все тем же топором.) Беда была не только в большом количестве щепок, но и в качестве немногих получившихся буратин. Петр, конечно, старался, но до плотника Иосифа ему было далеко. Отчимом мессии он не стал. Но зато другому Иосифу, который Виссарионович, льстило, когда его сравнивали с царем-плотником. И он тоже обожал лес переводить в щепки.
Папе Карло из итальянской сказки очень повезло: то ли римские традиции сказались, то ли Ватикан благословил, то ли дизайн подобрали подходящий, но его Буратино был явно демократом, даже либералом, вплоть до элементов зеленого анархизма. Он стал лидером кукольного гражданского общества, а там уже до настоящего котелка с супом из баранины было недалеко.
У Петра получилось хуже. Большинство (этак 98 %) его буратинок оказались дубовыми в прямом смысле слова, даже в немецком платье и без бород. Страх ведь Петр им не отрезал, страха, наоборот, прибавилось. А раб остается поленом и в армяке, и в вицмундире, и во французском камзоле; и наличие парика еще не гарантирует наличие мозгов.
Петр создавал Преображенский и Семеновский полки как защиту от реакционеров; без него они немедленно превратились то ли в янычар, то ли в преторианцев, то ли в «атаманов-молодцов» из щедринского города Глупова, списанного с ближайшей натуры. А может, это превращение началось уже при Петре, который не пытался в своей жизни отделить тиранических мух от сочных реформаторских котлет: у него Преображенский полк не дистанцировался от пыточного Преображенского приказа.
Любимый петровский флот сгнил в пресных водах Финского залива около Кронштадта, а его буратины устроили форменную вакханалию. Так бывает: начнешь сказку о золотом ключике, а кончишь сказанием о Волшебнике Изумрудного города. Буратино был просто шалопай, а вот «деревянный капрал славной армии Урфина Джюса» – это совсем другой персонаж, даже без песни Нателлы Болтянской. Деревянный капрал – это уже персонаж из тоталитарной действительности, нашей материнской действительности, из которой мы вышли в 1991 году покурить и в которую того и гляди вернемся, потому что сигарета, кажется, кончилась.
Петр напоминал старика Хоттабыча, который по просьбе Вольки ибн Алеши сотворил телефонный аппарат из чистого камня. Аппарат был всем хорош, кроме одного – по нему нельзя было звонить, но видимость наличия связи он создавал.
Главный просчет Петра был в том, что он одел своих рабов в платье свободных людей и приказал им работать и развлекаться так, как это делают свободные люди на Западе, вместо того чтобы их освободить. Более того: в битвах за «Просвещение», в которых, по словам того же Салтыкова-Щедрина, «невежество было разгромлено», в каторжных работах на верфях, на строительстве Европы в лице Санкт-Петербурга, на металлургических заводиках Демидова замаячил будущий ГУЛАГ. Одетые в немецкие кафтаны каторжники оказались прикованы к реформам, как к тачке, железной волей царя. Какая конструкция могла получиться в результате такой «рабьей» деятельности? Кажется, история с попыткой собрать швейную машину, вместо которой все время получается пулеметик, началась не в обозримое нами время, потому что Перестройка-1 в петровских руках выглядела примерно так же: хотим построить Европу, а получается все Беломорканал.
Оставшись без Петра и без казненного им «за реакционность» Алексея (вот она, традиция Дикого поля, когда сын бежит от отца, а отец казнит сына!), петровские буратины, нелепо названные каким-то заблудшим романтиком «птенцы гнезда Петрова», устроились согласно данному им воспитанию. Вместо того чтобы возвести на трон законного наследника, сына Алексея, юного Петра II, они положили начало красивому периоду, ознаменованному у того же Щедрина правлением Ираидки, Амальки, Анельки, а также Дуньки Толстопятой и Матренки-Ноздри. И если считать многие детали летописи Глупова преувеличенными, то по крайней мере поведение щедринских атаманов-молодцов и петровских буратин из «элитных полков» совпадало по многим параметрам. Сначала сбросить с раската какого-нибудь Ивашку, потом утопить в речке (в Неве) Никишку, потом возгласить: «Вот она, наша матушка! Теперь нам, братцы, вина будет вволю!» Наутро плакать, лобызаться и даже просить опохмелиться. А потом – все по новой. Здесь, уж конечно, не до реформ. До Екатерины больше никаких реформ на Руси не будет.
Атаманам-молодцам и их градоначальницам будет не до них. Мы уже с вами обсудили графическую, даже географическую схему петровской перестройки. Петр прорубил окно в Европу и распахнул дверь в Азию. Отдача была соответствующей: меньшинство, носители славянско-скандинавской традиции, будущие «западники», интеллектуальная и духовная элита нации, полезли через окно в Европу, иногда довольно сильно обрезываясь стеклами. Большинство же недоделанных «буратин» потащилось в Азию, поощряемое к тому разными «начальниками Родины» в немецких мундирах и французских кафтанах, но с вполне «домотканым» ордынско-византийским нутром.
Итак, атаманы-молодцы в преображенско-семеновских мундирах на штыках возвели на трон не имевшую на него никаких прав морганатическую жену Петра I Екатерину. За нее был Меншиков, всесильный фаворит, решивший, что именно он должен быть душеприказчиком императора. «Морганатический» брак – это еще термин политкорректный. Екатерина оказалась попросту худородной, хотя и нерусской. Марта Скавронская была военным трофеем, бойкой горожанкой из «ближнего зарубежья», но не дворянкой и даже не дочерью купеческой, а всего-навсего домработницей пастора Глюка. Петр женился на ней потому, что влюбился, и еще потому, что это был доступный ему вид западничества: легкий, «мыльный», необременительный, чисто внешне не схожий с русскими стандартами, но при этом покладистый, подчиненный беспрекословно, не делающий замечаний, послушный, не имеющий своей воли.
Петр хотел иметь ручной Запад в клетке, который можно было бы время от времени в клетку эту запирать, чтобы отдохнуть от «политеса» и дать волю своим ордынским инстинктам, то есть предаться спокойно и в охотку пьянству, разврату и мордобою. Если вспомнить, что реформатор Петр своими руками пытал в застенке (и сына в том числе) и рубил головы на площади, то нам придется «реформатора» рифмовать с «терминатором», и все окончательно запутается.
Некоторые историки считают, что Петр был просто самодуром и «волюнтаристом» и мог бы с той же легкостью прельститься китайскими фонариками и драконами в Чайнатауне, и тогда бы уж он стал насаждать на Руси «китайскую» модель. Я так не думаю. Убогий быт рядового китайца (пара пагод – и все), божественность императора, Великая Китайская стена – это все Петра бы не вдохновило. Византийская традиция абсолютно «не работает» при нем: золоченое статичное прошлое, пышность, величие – все это ему противно и не нужно. Петр был насильником, но скорее разбойником, чем державником. И когда он
