И я рад, ведь не было бы мне прощения, если бы я заподозрил чужих людей, а не собственных слуг. Я прошу вас извинить меня.
— Так деньги нашлись, — радостно вскричал Коскэ. — Значит, я больше не вор? Меня больше не подозревают?
— Да, — сказал Иидзима. — Тебя никто не подозревает. Я совершил оплошность.
— Благодарю вас, господин! Я всегда был готов умереть от вашей руки, но каково идти на смерть с мыслью о том, что вы считаете меня вором! А теперь я чист от подозрений! Казните же меня!
— Я поступил опрометчиво, — возразил Иидзима. — И хорошо еще, что ты мой вассал. Будь на твоем месте кто-нибудь из моих друзей, мне пришлось бы вспороть себе живот… Даже этого, может быть, оказалось бы мало. Мне стыдно, что я так глупо обвинил своего верного вассала, — Иидзима низко склонился перед Коскэ, уперев руки в половицы. — Прошу твоего прощения.
— Не надо, господин, — проговорил Коскэ. — Я не заслуживаю этого… Какая радость, правда, Гэнскэ?
— Еще бы! — сказал Гэнскэ.
— Гэнскэ, — торжественно сказал Иидзима. — Ты же подозревал Коскэ и даже бил его! Проси у него, прощения!
— Конечно, — с готовностью сказал Гэнскэ. — Прости и меня, Коскэ, прошу тебя…
— И ты тоже хоть чуть-чуть, а подозревала Коскэ, не так ли, Такэ?
— Не то чтобы подозревала, — сказала О-Такэ, — а просто думала, что непохоже это на нашего Коскэ… Самую малость подозревала.
— Вот и проси прощения. И ты тоже, Кими!
Служанки извинились перед Коскэ и поздравили его. Тогда Иидзима повернулся к О-Куни.
— Слушай, Куни, — строго сказал он, — ты подозревала Коскэ сильнее всех. Ты пинала его и била. Проси у него прощения… Что же ты? Даже я извинялся, кланяясь ему до земли! Тебе же надлежит извиниться еще более учтиво!
О-Куни была вне себя от разочарования и злости. Ее замысел снова сорвался. Мало того что нашлись деньги, ее еще заставляют просить извинения у этого Коскэ! Обида была нестерпимой, однако делать было нечего.
— Прости, пожалуйста, Коскэ, — пробормотала она. — Я очень виновата перед тобой…
— Это все пустяки, — сказал, усмехаясь, Коскэ. — Деньги нашлись, и хорошо. Я-то думал рассказать кое-что господину перед смертью…
Иидзима поспешно перебил его:
— Не надо, Коскэ, ничего не рассказывай. Молчи, если любишь меня.
— Не буду, извините, господин, — сказал Коскэ. — Но вот какое дело. Если деньги нашлись, то как попал в мои вещи кошелек?
— Как! — воскликнул Иидзима. — Разве ты не помнишь? Ты как-то сказал, что тебе хотелось бы иметь какой-нибудь старый кошелек. Я тогда и подарил тебе этот…
— Да не говорил я…
— Ты сказал, что тебе нужен кошелек!
— Да на что мне, дзоритори, шелковый кошелек?
— У тебя скверная память, друг мой.
— У вас память еще хуже моей! Вы забыли даже, куда перепрятали сотню золотых…
— Это тоже справедливо. Одним словом, все кончилось хорошо, и пусть всех угостят чашкой гречневой лапши.
Иидзима не сомневался в верности Коскэ. Деньги действительно пропали, но он знал, что Коскэ не мог их украсть, и показал О-Куни другой сверток с золотом. Дело было таким образом улажено, и если Иидзима любил Коскэ, то Коскэ готов был пойти на смерть за господина в любой момент. Кончился месяц, наступило третье августа. Завтра господин свободен от службы и хочет отправиться с Гэндзиро ловить рыбу на Накагаву… Сегодня ночью Гэндзиро, разумеется, опять заберется к О-Куни. Коскэ был уже сам не свой от беспокойства. «Если мне не удастся уговорить господина отказаться от рыбной ловли, — думал он, — я подстерегу этого мерзавца Гэндзиро в коридоре у лестницы на второй этаж. Коридора ему не миновать, поскольку О-Куни спит на втором этаже. Я заколю его, затем кинусь наверх и прикончу О-Куни и там же, не сходя с места, вспорю себе живот. Тогда, конечно, не будет ни шума, ни огласки…» Так Коскэ хотел отблагодарить своего господина за все благодеяния, но прежде следовало попытаться отговорить его от завтрашней рыбной ловли.
— Господин, — сказал Коскэ, — вы все-таки собираетесь завтра на Накагаву?
— Да, — ответил Иидзима.
— Покорно прошу простить меня за настойчивость, но я опять беру на себя смелость просить вас отказаться от этого намерения. Ведь мы только что похоронили барышню…
— Слушай, Коскэ, — сказал Иидзима. — Я очень люблю рыбную ловлю, а других удовольствий у меня в жизни нет. Почему я должен отказываться от этого? Ты знаешь, как я устаю на службе.
— Нельзя вам развлекаться возле воды, — убеждал Коскэ. — Ведь вы не умеете плавать… Ну ладно, раз уж вы так твердо решили, позвольте мне завтра сопровождать вас. Возьмите меня с собой…
— Да ты же рыбную ловлю терпеть не можешь! Никуда я тебя с собой не возьму. И что за склонность портить мне удовольствие! Отстань от меня, пожалуйста.
— Тогда придется со всем сегодня покончить, — пробормотал Коскэ. — Благодарю вас за ваши милости, господин мой.
— Что-что?
— Простите, это я о своем… Я вот что хотел сказать вам, господин. С первого же дня, когда я пришел к вам, вы отличали меня своей благосклонностью на зависть всем другим, и этого я не забуду после смерти. Когда я умру, я стану призраком и буду охранять вас от всяких бед… И вот еще что. Прошу вас, кушайте поменьше водки. Без водки вы почти глаз не смыкаете, а когда выпьете, спите как убитый. Оно конечно, водка помогает рассеяться, поэтому кушайте понемногу на здоровье, но не напивайтесь допьяна, ведь как бы хорошо ни владели вы мечом, злодей вас в таком состоянии возьмет голыми руками… Вот о чем беспокоюсь я больше всего!
— Не смей говорить мне таких вещей, — сердито сказал Иидзима. — Поди прочь.
Коскэ поднялся и пошел из покоев, но при мысли о том, что он видел сейчас господина в последний раз, он остановился, не в силах уйти, и снова взглянул на Иидзиму. Глаза его были полны слез. Иидзиме это показалось странным. Он скрестил руки на груди и на некоторое время задумался, склонив голову. А Коскэ направился в прихожую, взял пику, висевшую над входом, и осмотрел ее, снявши чехол. Наконечник пики был весь красный от ржавчины. Коскэ спустился в сад, принес точило и принялся затачивать наконечник. За этим занятием его застал Иидзима.
— Что это, Коскэ? — с любопытством осведомился он. — Что ты делаешь?
— Это пика, — сказал Коскэ смущенно.
— Я спрашиваю: зачем ты точишь ее?
— Да уж слишком она ржавая. Даже в наше спокойное время в дом могут ворваться какие-нибудь бандиты, так разве такой пикой с ними управишься?.. Вот я и решил привести ее в порядок, благо мне сейчас все равно делать нечего.
Иидзима усмехнулся.
— На что же ты годишься, — если не можешь проткнуть человека ржавой пикой? Если у тебя рука мастера, ты самой ржавой, самой тупой пикой пробьешь железную доску толщиной в палец… Так стоит ли точить? Тем более что ненавистного тебе человека лучше всего убивать именно ржавой пикой. Ему больнее, а тебе приятнее…
— Ваша правда! — проговорил Коскэ, пошел и повесил пику на место, а Иидзима вернулся в свои покои.
Вечером явился Гэндзиро, и было устроено пиршество. О-Куни распевала нагаута[33], подыгрывая себе на сямисэне не то «Весенний дождик», не то еще что-то. Сидели до часа Крысы, по-нынешнему до полуночи, а затем отошли ко сну. Постель для Гэндзиро устроили в гостиной, завесив сеткой от комаров, что же касается О-Куни, то она поднялась в спальню на втором этаже. Когда в
