— Интересно, — ответила она задумчиво. — Ноты — это хорошо. А где?
У меня были друзья в музыкальном издательстве, я мог устроить ее туда. Какой современной девушке захочется портить глаза из-за восьмушек и диезов? Переписывать ноты — дело кропотливое, требующее внимания, усидчивости. Не знаю уж, почему я внушил себе, что она с ним прекрасно справится.
— Я хоть сейчас! — сказала она.
Вид у нее был очень воодушевленный.
— Хорошо, сегодня же отведу тебя туда. Хотя бы представлю директору.
Но, поглядев на нее внимательней, я понял, что поторопился. В мятой юбчонке, с посиневшим лицом, она походила на цветочницу — из тех, что до революции продавали цветы на улицах.
— Ты не могла бы переодеться? — спросил я.
— Нет. Я все оставила у подружки.
— Пойди возьми у нее.
— Нет, не могу! — лицо ее омрачилось.
— А деньги у тебя есть?
— Да, у нас через несколько дней получка.
— Нет, нужно все купить сегодня же. Я тебе дам взаймы, потом отдашь.
— Конечно, — с готовностью согласилась она.
Я хотел было послать ее одну, но передумал. Я лучше знал, как должна выглядеть приличная девушка, поступающая на работу в издательство. Но не только в этом было дело. Меня охватило какое-то возбуждение, желание сделать все самому. Но почему? Ведь у меня никогда до сих пор не возникало подобного желания.
Я повел ее в магазин «Валентина». Платье, которое я ей купил, было теплое, почти зимнее, но сегодня мне непременно хотелось ее отогреть. Когда она вышла из примерочной, лицо у нее было несколько озадаченное.
— Красивое? — спросила она с некоторым сомнением.
Ничего особенного, обычное готовое платье, хотя и из хорошего материала. Но все-таки оно прекрасно сидело на ее стройной, как у манекенщицы, фигурке. Кроме того, мы купили туфли и кое-какие мелочи. Мы обошли несколько магазинов, она настолько принимала все как должное, что мне даже стало немножко обидно. В юности мне жилось трудновато, и я не люблю людей, которые считают само собой разумеющимся, что все блага им достаются даром, словно падают с неба. А может, она действительно не знала цены деньгам и вещам, как мне объясняла Юрукова. Она ни разу не спросила, что сколько стоит, не посмотрела на чеки, относясь ко всему как к чему-то само собой разумеющемуся, словно голубь к рассыпанному вокруг пивного завода ячменю.
Я не успел утром позавтракать и очень скоро проголодался. Мы перекусили в пивном баре гостиницы «Болгария» и вернулись домой. Я терпеливо начал объяснять ей, как надо переписывать ноты, даже переписал для нее две-три строки из «Кастильских ночей». Она внимательно следила за мной, полом попыталась переписать сама. Меня поразило, насколько переписанные ею ноты походили на мои. Так мы прозанимались часа два, не заметив, как пролетело время. Когда я взглянул на часы, было около шести.
— Послушай, Доротея, мне пора на собрание. Вернусь часов в девять. Ты посиди поработай. И жди меня… Потом пойдем куда-нибудь поужинаем.
— Хорошо, — сказала она.
Но я вернулся в десять. Собрание было бурное, вопросы решались важные, правда не настолько, чтобы из-за них кипели такие страсти. Но она была вне себя от ужаса. Она не понимала, почему с собрания нельзя уйти.
— Я уже думала, что тебя убили! — сказала она все еще испуганно. — На улицах такая страшная темнота.
— Кто меня может убить?
— Как кто? Карбонарии! — ответила Доротея убежденно.
Практически здорова! С чем я и поздравляю доктора Юрукову! Уж не решила ли она переложить свои заботы на меня? Неплохая идея! Человек богатый, свободный, что ему стоит позаботиться о несчастной больной девушке. Но Доротея сама, похоже, поняла свою ошибку, потому что смущенно добавила:
— Что за глупости я говорю… Это просто от страха.
— Кто-то тебе наболтал про карбонариев, — сказал я недовольно. — Совсем они были не такие.
— Конечно, я знаю! — согласилась она. — Это мне из какой-то дурацкой книги запомнилось.
Потом, внимательно посмотрев на меня, спросила:
— Тебе доктор Юрукова все рассказала?
— Откуда я знаю, все или не все, — ответил я.
— Ну хотя бы главное.
— Полагаю, да.
— Ну и ничего страшного! — сказала Доротея почти сердито. — Лучше воображать себя кем-то, чем быть никем.
— Забудь об этом. Дай-ка я посмотрю, что ты сделала.
Лицо ее тут же просветлело, она принесла мне целую стопку нотных листов. У меня опять было такое впечатление, что она не переписала ноты, а сфотографировала их, так они походили на написанные мной. Я, правда, сам умею красиво писать, но все же я поразился ее способностям. Человеку, сумевшему выполнить такую работу, вероятно, многое по плечу. Не тогда я еще не подозревал, насколько это банальное суждение соответствовало истине.
— Да, хорошо, — сказал я сдержанно. — Быстро ты это освоила.
Я смутно понимал, что ее не следует сильно хвалить.
— Ну конечно, книгу лучше переписывать. Здесь ведь не понимаешь, что пишешь. Но все-таки я уже запоминаю сразу по целой строке. Без ошибки.
На этот раз я не сомневался, что она говорит чистую правду. Без этого такую стопку нотных листов не перепишешь.
— Научишь меня их читать? Очень тебя прошу!
— Это не так-то просто.
— Ничего. Мне прямо до смерти хочется узнать, что там написано. А вдруг что-то очень хорошее.
— У меня все хорошее! — засмеялся я. — Ты ела?
— Нет! — ответила она удивленно.
— Хочешь, пойдем куда-нибудь?
— Сейчас? Нет, не хочется. А у тебя ничего не найдется?
Общими усилиями мы кое-что наскребли: масло, джем, по два яйца всмятку. Только хлеб был ужасно черствый.
— Прямо зубы обломал, — заметил я.
— Зуб сломал? — спросила она огорченно.
— Да ведь я шучу.
— Не люблю я шуток, — ответила Доротея. — Не понимаю я, когда шутят, а когда говорят серьезно. Из-за этого и на смешные фильмы не хожу. Все смеются, а мне плакать хочется.
Мать мне рассказывала, что я тоже обливался слезами, когда мальчишкой смотрел «Новые времена». Решил, что Чарли Чаплина вправду затянуло в машину.
— Может, ты и права, — сказал я.
— Конечно, права! — воскликнула Доротея. — Что смешного в том, что человека толкают, бьют, сбрасывают с балкона…
Ну что ж, логично. Не слишком похвально так откровенно смеяться над чужими бедами и несчастьями. Но хотя Доротея не походила на всех прочих людей, наш скудный ужин она уплетала с отменным аппетитом. Когда я принес и положил на стол яйца, она посмотрела на них почти с нежностью.
— Знаешь, как я давно не ела яйца всмятку!.. С тех пор, когда еще был жив мой отец. Он их очень любил.
Я почувствовал, как она вся сжалась, взгляд ее потух. После сегодняшнего славного, удачного дня
