Он хотел уйти сразу же, но принц, отбросив наконец свое напускное хладнокровие, бросил:
– Глупец! Вам все равно не позволят остаться при Лун Тен Сяне, и вы отправитесь домой. Почему вы не соглашаетесь на мое предложение?
– Я не сомневаюсь, что у себя дома вы сможете разлучить нас вопреки нашей воле. Но вся вина за это ляжет на вас, а не на меня. И он будет знать, что я остался верен ему до конца, как и он мне. – Лишенный права ударить Юнсина или вызвать его на дуэль, хоть немного смягчив этим чувство глубокого оскорбления, Лоуренс ухватился за повод к ссоре, который принц дал ему сам. – Не трудитесь больше соблазнять меня таким образом, – добавил он со всем доступным ему презрением. – Все ваши посулы и махинации приведут все к тому же финалу; и я слишком верю в Отчаянного, чтобы считать его способным предпочесть такую страну, где подобные сделки приняты в
– В невежестве своем вы порицаете величайшую нацию мира, – распалился в свою очередь принц. – Все ваши соотечественники так поступают. Вы не уважаете тех, кто стоит выше вас, и оскорбляете наши обычаи.
– За это я, быть может, извинился бы перед вами, сэр, если бы вы сами не оскорбляли постоянно меня и мою страну и хоть немного уважали чужие обычаи.
– Мы ничего не хотим перенимать у вас, равно как и навязывать вам свои взгляды. Вам, островитянам, милостиво позволили покупать у нас чай, шелк и фарфор – предметы ваших страстных желаний. Но вам мало этого; вы просите все больше и больше. Ваши миссионеры распространяют чуждую нам религию, ваши купцы ввозят к нам опиум, попирая закон. А ведь мы в отличие от вас не нуждаемся в чужеземных товарах наподобие ваших побрякушек, часов, ламп и ружей. В столь неравном положении вам бы следовало быть втройне благодарными императору и с утроенным смирением повиноваться ему, вы же громоздите одно оскорбление на другое. Довольно мы вас терпели!
Перечень обид, столь далеких от обсуждаемого ими вопроса, принц огласил с большим жаром. Лоуренс впервые слышал, чтобы Юнсин говорил так искренне и несдержанно, и его откровенное удивление вернуло принца к насущным делам. Наступило молчание. Принц мог с тем же успехом говорить по-китайски – Лоуренс не знал, что ответить на эту речь, где христианские миссионеры ставились на одну доску с контрабандистами, а торговля, выгодная для обеих сторон, предавалась абсурдному отрицанию.
– Я не политик, сэр, и не могу обсуждать с вами вещи такого рода, – сказал он наконец, – но честь и достоинство моей нации буду отстаивать до последнего вздоха. И никакими аргументами вы не заставите меня поступить бесчестно, особенно по отношению к Отчаянному.
Юнсин уже обрел прежнюю невозмутимость и явно стыдился того, что дал себе волю.
– Если вы ничего не хотите сделать для Лун Тен Сяна и себя самого, – с видимой неохотой заговорил он, – то, может быть, сделаете что-то в интересах своей страны? Не может быть и речи о том, чтобы открыть для вас другие порты, помимо Кантона – но вы сможете основать свое посольство в Пекине, как вам было желательно; мы также дадим обязательство не воевать против вас и ваших союзников при условии вашего почтительного повиновения императору. Все это будет сделано, если вы поможете нам при возвращении Лун Тен Сяна.
Лоуренс прирос к месту, бледный, едва дыша.
– Нет, – выговорил он одними губами, откинул портьеру и вышел вон.
Отчаянный мирно спал, обернув хвост вокруг туловища. Лоуренс не стал его беспокоить и сел на рундук. Он опустил голову, чтобы ни с кем не встретиться взглядом, и стиснул руки, чтобы скрыть, как они дрожат.
– Вы отказали ему, надеюсь? – неожиданно спросил Хэммонд. Лоуренс, приготовившийся выдержать бурю упреков, молча уставился на него. – Слава Богу; мне не приходило в голову, что он так скоро перейдет прямо к делу. Заклинаю вас, капитан: не соглашайтесь ни на что, не поговорив прежде со мной, какими бы заманчивыми ни казались его предложения. Ни здесь, ни в Китае, – добавил он. – Пожалуйста, расскажите мне все еще раз. Он говорил о нейтралитете и постоянном посольстве в Пекине?
С хищным блеском в глазах он вынудил Лоуренса припомнить все до малейших подробностей.
– Да нет же; он совершенно твердо заявил, что другие порты для нас не будут открыты, – возразил капитан, когда Хэммонд принялся размышлять вслух над картой Китая.
– Да-да, – отмахнулся дипломат. – Но раз уж он согласился на постоянного посла, то, возможно, это еще не предел? Вы должны понимать, что сам он – решительный противник каких бы то ни было связей с Западом.
– Я-то как раз понимаю. – Лоуренс удивился тому, что Хэммонду это тоже известно – ведь дипломат так старался завязать с принцем добрые отношения.
– У нас не так много шансов завоевать самого принца Юнсина – хотя мы и здесь, кажется, достигли некоторого прогресса. Но то, что он уже на этой стадии так нуждается в вашем сотрудничестве, воодушевляет меня. Ясно, что принц хочет представить Китаю fait accompli [14] – иначе нельзя ожидать, что император согласится на условия, которые он, Юнсин, нам предлагает сейчас. Он, знаете ли, не наследник престола, – добавил Хэммонд, видя, что Лоуренс сомневается. – У императора три сына, и старший, Миньнин, уже взрослый: он-то и есть кронпринц. Юнсин пользуется, конечно, большим влиянием, иначе его не послали бы в Англию – и одно то, что он предпринял такую попытку, вселяет в меня надежду, что мы можем добиться большего. Если только… – здесь Хэммонд вдруг помрачнел, – если только французы уже не поработали с их либералами при дворе. Боюсь, это многое объясняет – в частности, то, почему китайцы отдали им яйцо. Я просто волосы рву при мысли о том, как ловко они сумели внедриться, пока мы после высылки лорда Макартни носились со своим драгоценным достоинством и не делали никаких попыток возобновить отношения.
Лоуренс ушел от него невеселый. Чувство вины, снедавшее его, почти не уменьшилось: он знал, что отказать его побудили не эти превосходные аргументы, а обыкновенный инстинкт. Он никогда бы не стал лгать Отчаянному и не отдал бы его в руки варваров, каковыми считал китайцев, – но у Хэммонда имелись на Юнсина свои виды, затруднявшие новый отказ. Если им в обмен на разлуку предложат действительно выгодный договор, его долгом будет не только уехать, но и склонить Отчаянного к послушанию. До сих пор его утешала вера, что ничего существенного китайцы им не предложат. Теперь его лишили этого иллюзорного утешения, и разлука с каждой пройденной милей надвигалась все ближе.
Два дня спустя они покинули гавань Кейп-Коста, чему Лоуренс был только рад. В день отплытия из глубины материка пригнали новую партию рабов. Сцена, разыгравшаяся в порту, была еще тягостнее предыдущей, поскольку эти невольники не были обессилены долгим заключением и не успели еще смириться с судьбой. Когда перед ними, подобно могиле, раскрылись двери подземной тюрьмы, несколько молодых мужчин подняли бунт.
Они, видимо, сумели разомкнуть свом оковы еще в пути и теперь уложили двух стражников на месте собственными цепями. Другие охранники открыли беспорядочный огонь. Отряд местной стражи поспешил им на помощь, увеличив общую суматоху.
Видя, что дело их безнадежно, повстанцы попытались бежать. Одни устремились к морю, другие в город. Стражники, усмирив скованных рабов, принялись палить по бегущим. Больше половины было убито сразу, за остальными снарядили погоню. Беглецы легко узнавались по наготе и следам от цепей. Немощеная дорога к тюрьме раскисла от крови. Трупы, большие и маленькие, лежали вперемежку с живыми – в перестрелке погибло много детей и женщин. Невольников загнали в темницу, тела убрали. Через каких- нибудь четверть часа все было кончено.
Якорь поднимали медленнее обычного, без песен и возгласов. Даже боцман, всегда зорко высматривающий лодырей, ни разу не взмахнул своей палкой. Жара стояла такая, что смола плавилась и капала с такелажа черными кляксами. Кое-что попадало и на Отчаянного. Лоуренс приставил к нему вестовых и крыльманов, и те так усердно оттирали его, что к концу дня перемазались сами.
Зной держался еще три дня. По левому борту тянулся густо заросший, перемежаемый утесами берег. Нужно было удерживать корабль на безопасном расстоянии от него при слабом и переменчивом ветре. Люди работали молча, без всякой охоты. О поражении при Аустерлице теперь уже знали все.
Глава 8
Блайт, вышедший наконец-то из лазарета, почти все время сидел на палубе и дремал. Мартин очень о нем заботился и ругался с каждым, кто случайно задевал натянутый для него тент. Стоило Блайту
