— Зачем?
Я промолчала. А что я могла ей ответить? Вряд ли я сумела бы все объяснить, даже если б очень захотела Сделала — чтобы все вернулось на свои места, чтобы Ру снова был с нами, и не только Ру…
— Ты с ним встречалась? — спросила она.
Я не ответила. Она и так это знала.
— Почему же ты мне не сказала, Анук?
— А почему ты не сказала мне, что он — отец Розетт?
Мама вдруг словно окаменела. И с трудом выговорила:
— Кто тебе это сказал?
— Никто.
— Зози?
Я помотала головой.
— Тогда кто?
— Я сама догадалась.
Она прислонила ложку к краю миски и села — точнее, очень медленно опустилась на кухонную табуретку. Она так долго сидела, не говоря ни слова, что по кухне разнесся запах подгорающего печенья. Розетт по-прежнему играла с формочками для теста, выкладывая из них пирамиду. Формочки пластмассовые, их шесть штук, и все они разного цвета: пурпурная кошка, желтая звезда, красное сердечко, голубая луна, оранжевая обезьянка и зеленый бриллиант. Я в детстве тоже очень любила играть с ними и с удовольствием вырезала шоколадные печенья и имбирные пряники, украшая их потом желтой и белой сахарной глазурью из кондитерского рукава.
— Мам? — наконец не выдержала я. — Ты что?
Она молча подняла на меня глаза, темные-темные.
— Ты сказала ему об этом? — с трудом спросила она.
Я не ответила. Да и зачем? Она и так все прекрасно поняла — хотя бы по цветам моей ауры, точно так же, как и я — по ее цветам. Мне очень хотелось сказать ей, что вовсе не обязательно было мне лгать, что я уже очень много всего знаю, что теперь и я ей могла бы помочь…
— Ну что ж, теперь, по крайней мере, ясно, почему он ушел.
— Ты думаешь, он ушел навсегда?
Мама только плечами пожала.
— Из-за этого он никогда бы не ушел! — пылко возразила я.
Она только устало улыбнулась и протянула мне ту деревянную куколку: на ней так и сиял символ Ветра Перемен.
— Но, мам, это же просто куколка! — сказала я.
— Я считала, что ты мне доверяешь, Нану.
И я увидела, как изменилась ее аура: теперь в ней преобладали печальные серые и тревожные желтые цвета, такими тускло-желтыми бывают старые, завалявшиеся на чердаке газеты, которые давно пора выбросить. И я начала вдруг понимать, о чем мама думает, — во всяком случае, отдельные ее мысли я улавливала, словно перелистывая альбом с фотографиями. Вот мне лет шесть, и я сижу рядом с нею у прилавка с хромированным покрытием, и обе мы сияем, как медные сковороды, и между нами стоит высокий стакан с горячим шоколадом и сливками и две маленькие ложечки, а на стуле лежит открытая книга сказок с картинками. Вот какой-то мой детский рисунок — две кривоватые фигурки, видимо, мы с мамой, и обе мы улыбаемся во весь рот, и рты у нас, как большие куски крупных летних арбузов, а стоим мы под леденцовым чудо-деревцем. А вот я ловлю рыбу прямо с борта плавучего дома Ру. А вот бегу куда-то вместе с Пантуфлем — навстречу чему-то недосягаемому, недостижимому…
И вдруг — что такое? — нас словно накрыла какая-то тень.
Мне стало страшно, когда я увидела, как сильно она напугана. И сразу захотелось довериться ей, сказать, что все хорошо, что еще ничего не потеряно и мы с Зози как раз и пытаемся все вернуть на прежние места…
— Что значит «все вернуть»? — вдруг спросила она.
— Ты только не волнуйся, мам. Я знаю, что делаю. На этот раз никаких Случайностей не будет.
Ее аура ярко вспыхнула, но лицо осталось спокойным. Она улыбнулась и сказала, как обычно разговаривает с Розетт, — очень медленно и очень спокойно:
— Послушай, Нану. Это очень важно. Мне нужно, чтобы ты мне все рассказала.
Я колебалась. Я же обещала Зози…
— Доверься мне, Анук. Мне необходимо все знать.
И я попыталась растолковать ей Систему Зози; а потом рассказала все, что знаю, — о цветах ауры, об именах, об этих мексиканских символах, о Ветре Перемен, о наших уроках в комнате Зози, о том, как я помогла Матильде и Клоду, и о том, как мы помогали нашему магазину вырваться из нищеты, и о Ру, и о деревянных куколках, и о том, что, по словам Зози, никаких Случайностей не бывает, а есть две разные категории людей: обыкновенные люди и такие, как мы…
— Ты говорила, что это не настоящая магия, — продолжала я, — а Зози считает, что мы должны пользоваться тем, что нам даровано. И нельзя просто притворяться, что мы такие же, как все. И нельзя скрывать свой дар, нельзя прятаться….
— Порой это единственно возможный способ выжить.
— Нет, порой просто нужно дать сдачи.
— Дать сдачи? — переспросила она.
И тогда я рассказала ей, что сотворила в школе. А потом — как Зози советовала мне «оседлать ветер», как она учила меня, что ветер следует использовать, а не бояться его. И наконец я рассказала ей, как мы с Розетт вызвали Ветер Перемен, чтобы Ру вернулся к нам и мы стали единой семьей…
Она как-то странно вздрогнула, словно обожглась.
— А как же Тьерри? — спросила она.
Ну, ему пришлось уйти. И она, разумеется, это заметила.
— Ничего плохого ведь не случилось, правда?
Но, сказав это, я подумала…
А что, если все-таки случилось? Что, если Ру действительно подделал этот чек? Что, если это и было той Случайностью? Что, если именно это мама имеет в виду, говоря, что за все нужно платить, что любое, даже магическое, действие всегда имеет равное по силе противодействие — примерно то же самое рассказывал нам на уроке физики месье Жестен…
Мама отвернулась к кухонной плите и спросила:
— Я тут шоколад сварила. Хочешь?
Я покачала головой.
Она все-таки приготовила шоколад — с горячим молоком, мускатным орехом, ванилью и кардамоном. Было уже довольно поздно — почти одиннадцать, и Розетт чуть не уснула прямо на полу.
И на мгновение мне почудилось, что все хорошо. И я была так рада, что все прояснилось, потому что я ненавижу что-то скрывать от мамы, и я подумала, что, возможно, теперь, когда она знает правду, она больше не будет бояться, и снова сможет стать Вианн Роше, и сделает так, чтобы ничего плохого больше ни с кем не случалось…
Она повернулась ко мне, и я поняла, что совершила ошибку.
— Нану, отведи, пожалуйста, Розетт спать. А завтра мы во всем разберемся.
Я посмотрела на нее.
— И ты не сердишься? — удивленно спросила я.
Она покачала головой, но я поняла: нет, все-таки сердится. Лицо у нее было очень бледным и каким-то застывшим, и я видела, что в ее ауре преобладают сердитые красные и ярко-оранжевые тона, а серые и черные зигзаги означают, что душа ее охвачена паникой.
— Зози в этом совсем не виновата, — сказала я.
Но, судя по маминому лицу, она была с этим не согласна.
— Ты ведь не скажешь ей?
— Ложись-ка спать, Ну.
