задело в ее душе некую струну? А впрочем, разве это сейчас так уж важно? Вряд ли. Честно говоря, я полагаю, что уже победила в этой игре…
Тьерри впивается в Вианн цепким взглядом.
— Между прочим, он называет тебя Вианн!
Разумеется, «он» — это Ру.
Она молча качает головой.
— Ты хочешь сказать, что никогда не слышала этого имени?
Она снова качает головой и…
Вот это да!..
Выражение ее лица меняется: она явно видит ловушку, видит, как ловко ее к ней подвели, понимает, что ее единственная надежда в том, чтобы в третий раз отказаться от себя самой…
А вот на мадам абсолютно никто не смотрит. Во время праздничного ужина она вела себя очень тихо, разговаривала главным образом с Анук. Сейчас же она смотрит на Тьерри с выражением чистого, ничем не замутненного ужаса. О, я, разумеется, ее подготовила. Аккуратными намеками, применением легких чар и старой доброй химии я заставила ее вплотную подойти к этому моменту истины, и теперь требуется назвать только одно-единственное имя, и пиньята с треском расколется, как каштан на огне…
Вианн Роше.
Что ж, вот и мой выход. Улыбаясь, я встаю. У меня еще хватает времени в последний раз, торжествуя, сделать глоток шампанского, прежде чем я прикую к себе все взоры — полные надежды, страха, ярости, поклонения — и потребую свое вознаграждение…
Я еще раз улыбаюсь и говорю:
— Вианн Роше? Это, разумеется, я.
Она, должно быть, нашла мои документы — ну конечно! Те, что спрятаны в материной шкатулке. А после этого ей ничего не стоило и открыть счет на мое имя, и послать запрос на новый паспорт и на водительские права — сделать все, что требуется, чтобы стать Вианн Роше. Она даже и внешне теперь на меня похожа, и, опять же, используя Ру как наживку, легко может воспользоваться украденной ею личностью, чтобы в определенный момент мы с Ру оказались преступниками…
Ох, теперь-то я вижу, в какую западню угодила. Но, увы, слишком поздно, как и всегда в подобных историях, я начинаю понимать, чего она все-таки добивалась. Ей хочется подтолкнуть мою руку, обманом заставить меня раскрыться, и тогда меня унесет ветром, точно осенний листок, преследуемую целым отрядом новых фурий…
«Но что такое имя?» — спрашиваю я себя. Разве мне нельзя выбрать себе другое? Разве нельзя изменить его, как я столько раз делала прежде? Разве нельзя назвать слова Зози беспардонным враньем, блефом и заставить именно ее уйти отсюда? Тьерри изумленно смотрит на нее.
— Ты? — выдыхает он.
Она пожимает плечами.
— Удивлен?
Ошеломленные гости тоже не сводят с нее глаз.
— Ты украла эти деньги? Ты обналичила чеки?
Я вижу, как бледна Анук, стоящая с нею рядом.
Нико решительно заявляет:
— Этого не может быть!
Мадам Люзерон качает головой.
— Но Зози — наш друг, — возражает и маленькая Алиса, жутко краснея из-за необходимости сказать даже эти несколько слов. — Мы ей стольким обязаны…
Вмешивается Жан-Луи.
— Я сразу отличу фальшивку, стоит мне ее увидеть, — говорит он. — А Зози — не фальшивка. Клянусь.
Но тут слово берет Жан-Лу:
— Это правда Ее фотография была в газете. Она действительно очень ловко меняет свою личину, но я догадался, что это именно она. Мои снимки…
Зози ядовито усмехается и говорит, глядя на него:
— Разумеется, это правда. Все это правда. Имен у меня столько, что я их все и сосчитать не могу. Я всю жизнь жила впроголодь. У меня никогда не было ни настоящего дома, ни семьи, ни своего дела — ничего из того, что есть здесь у Янны…
И она ослепительно, словно падающая звезда, улыбается мне, и я чувствую, что не могу сказать ни слова, даже шевельнуться не могу — она взяла меня своими чарами в плен, как и всех остальных. И чары эти столь сильны, что мне кажется, будто меня чем-то опоили: в голове точно целый улей гудит, по комнате мечутся разноцветные сполохи, и кажется, будто она вращается, как карусель…
Ру кладет руку мне на плечо, желая немного меня успокоить. Похоже, он единственный не испытывает того оцепенения, что охватило и меня, и всех остальных. Я с трудом различаю мадам Рембо — мать Жана-Лу, она глаз с меня не сводит, и на лице ее под обесцвеченными волосами — сплошное неодобрение. Ей явно хочется поскорее уйти отсюда — однако и она заворожена, заколдована голосом Зози…
А Зози, улыбаясь, продолжает свой рассказ:
— Вы можете, конечно, назвать меня авантюристкой. Всю жизнь я жила исключительно за счет собственных мозгов, обманывала, крала, выпрашивала, подделывала. Я никогда и не знала иных занятий. У меня не было ни друзей, ни места, где мне по-настоящему хотелось бы остаться…
Она делает паузу, и я прямо-таки физически чувствую ее чары, запах ладана, сверкающую пыль в воздухе, и мне становится понятно: она способна окончательно заговорить их, обвести вокруг своего изящного пальчика.
— Но здесь, — прочувствованно произносит она, — я обрела дом. И людей, которые меня любят, любят такой, какая я есть. Я думала, что здесь смогу переделать себя, но старые привычки так просто не изживешь. Извини, Тьерри. Я верну тебе все твои деньги.
И понемногу гости вновь обретают способность говорить, и голоса их начинают звучать все громче, дрожа от смущения и огорчения, и та тихая мадам, имени которой я так и не знаю, вдруг поворачивается лицом к Тьерри; она очень бледна, словно только что поняла нечто такое, что не в силах вымолвить вслух, и глаза на ее бледном, грубоватом лице светятся, как агаты.
— Сколько она должна вам, месье? — говорит она. — У меня в этом деле свой интерес, так что я сама вам все и заплачу.
Тьерри недоверчиво на нее смотрит и спрашивает:
— А при чем здесь вы?
Мадам выпрямляется в полный рост, который не так уж и велик по сравнению с ростом Тьерри; рядом с ним она точно перепелка рядом с медведем.
— Я уверена, у вас есть все права жаловаться, — говорит она, у нее гнусавый, типично парижский прононс— Но уверяю вас: у меня есть основания полагать, что мне до Вианн Роше, кто бы она ни была, куда больше дела, чем вам.
— Это отчего же? — спрашивает Тьерри.
— Я ее мать, — просто отвечает она.
