Я опять пожала плечами; мне было не по себе. Но Зози уже сделала нам столько добра, и глаза ее сияли такой готовностью помочь, что я сдалась.
— Хорошо, — согласилась я. — Но ничего особенного не выдумывай. Просто «Chocolaterie». И чтоб никаких фокусов, никакого жеманства.
Разумеется, мне хотелось сказать: «И чтоб ничего похожего на Ланскне». Никаких имен, никаких девизов. Хватит и того, что непонятным образом мои, весьма смутные, планы относительно некоторого обновления интерьера превратились в психоделическое буйство красок.
— Ну естественно! — с готовностью воскликнула Зози.
Мы сняли выбеленную непогодой и покоробленную вывеску (более внимательное ее рассмотрение позволило выявить призрачную надпись «Братья Пайен», которая, возможно, служила когда-то названием кафе или еще чего-то в этом роде). Само дерево, впрочем, почти не пострадало, и Зози заявила, что достаточно будет немного поработать шкуркой и она с помощью небольшого количества свежей краски превратит вывеску в нечто вполне приличное, способное выдержать еще немалый срок.
После чего все мы отправились по своим делам: Нико — к себе на улицу Коленкур, а Зози — в свою крошечную квартирку на той стороне Холма, где, по ее словам, собиралась заняться восстановлением вывески.
Что ж, оставалось надеяться, что вывеска не будет чересчур вызывающей: все-таки у Зози особые представления о сочетаемости цветов, порой граничащие с экстравагантностью. Я уже представляла себе нечто в лимонно-зеленых, красных и ярко-пурпурных тонах — возможно, с изображением цветов или единорога — и думала, что мне придется либо это повесить, либо оскорбить Зози в лучших чувствах.
В общем, я не без внутренней дрожи последовала за нею утром — по ее просьбе, закрыв глаза руками, — чтобы увидеть результаты ее труда.
— Ну? — спросила она. — И как тебе?
Я открыла глаза и на некоторое время лишилась дара речи. Передо мной было именно то, что нужно: вывеска висела над дверью именно в том месте, где и должна была бы висеть, — выкрашенный желтой краской прямоугольник, на котором красовалось название магазина, написанное аккуратными синими буквами.
— По-моему, не слишком жеманно? — В голосе Зози послышалось едва заметное беспокойство. — Я знаю, ты просила что-нибудь простое, но этот вариант сам собой пришел мне в голову, вот я и… Ну, что скажешь-то?
Я еще некоторое время помолчала. Я просто глаз не могла оторвать от этой вывески — аккуратных синих букв и фамилии. Моей фамилии. Разумеется, это просто совпадение, думала я, что же еще это может быть? Улыбнувшись Зози самой ослепительной своей улыбкой, я сказала:
— Просто очаровательно!
Она вздохнула.
— Вот и хорошо, а то, знаешь ли, я уже начала беспокоиться.
И она тоже улыбнулась мне и шагнула через порог, который то ли под волшебным воздействием солнечных лучей, то ли благодаря заново окрашенным стенам теперь, казалось, тоже светился, и оставила меня с вытянутой от удивления шеей любоваться новой вывеской, на которой аккуратными буковками было выведено:
«Шоколад Роше на Монмартре».
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПЕРЕМЕНА
Итак, теперь мы с Жаном-Лу «официально» считаемся лучшими друзьями. Сюзанна сегодня в школу не пришла, так что я, к счастью, ее надутой физиономии не видела, зато Шанталь постаралась за них обеих, и уж у нее выражение лица весь день было хуже некуда. Она, правда, притворялась, будто в мою сторону и не смотрит, а все ее подружки только и делали, что пялили на нас глаза и перешептывались.
— Значит, ты теперь с ним гуляешь? — спросила у меня на химии Сандрин.
Раньше мне Сандрин даже, пожалуй, нравилась — пока она не спелась с Шанталь и компанией. От любопытства глаза у нее стали круглыми, как мраморные шарики, и по ее ауре я видела, как ужасно ей хочется все разузнать, и она все спрашивала:
— А вы уже целовались?
Если бы я действительно гналась за дешевой популярностью, то, наверное, сказала бы «да». Но мне эта популярность совершенно ни к чему.
Лучше уж считаться ненормальным, чем клоном. Да — и Жан-Лу, при всей его популярности у девчонок, почти такой же чудик, как и я, со всеми его фотографиями, книгами и камерами.
— Нет, мы просто друзья, — ответила я Сандрин.
Она подозрительно на меня посмотрела.
— Ну и не надо, и не рассказывай!
И она, надувшись, вновь подошла к Шанталь, а потом весь день только и делала, что шепталась с ней и хихикала, поглядывая на нас с Жаном-Лу, пока мы мирно беседовали обо всем на свете и время от времени фотографировали, как они на нас пялятся.
Я думаю, Сандрин, что самое подходящее слово для вашего поведения, это puerile.[37] Я же сказала тебе: мы с ним просто друзья, а Шанталь, Сюзи и ты, Сандрин, можете идти в задницу, потому что мы с Жаном-Лу оба совершенно замечательные!
Сегодня после школы мы с ним пошли на монмартрское кладбище. Это одно из моих самых любимых мест в Париже, и Жана-Лу, по его словам, тоже. Здесь столько замечательных крошечных домиков-склепов, и всяких памятников, и островерхих часовенок, и тощих обелисков! Здесь есть свои улицы и площади, свои тенистые аллеи и даже свой колумбарий.
Это целый город, и для него существует особое название — некрополь. Город мертвых. И, честное слово, многие усыпальницы вполне могли бы считаться домами: они стоят, выстроившись в ряд, с тщательно запертыми маленькими воротцами, с аккуратно разровненным гравием на дорожке, с цветочными ящиками на подоконниках. Чистенькие маленькие домики — точно в уютном мини-пригороде для мертвых. Эта мысль заставила меня вздрогнуть и одновременно рассмеяться, и Жан-Лу, оторвавшись от своей камеры, даже спросил, в чем дело.
— Да тут же просто жить можно! — сказала я. — Спальный мешок, подушка… костерок… немного еды. И сколько хочешь прячься себе на здоровье в одном из этих склепов. И никто ничего не узнает. И все двери заперты. И уж тут спать куда теплее, чем под мостом.
Он усмехнулся:
— А тебе разве приходилось под мостом спать?
Ну разумеется, приходилось — раза два, наверное, — но говорить ему об этом мне не хотелось.
— Нет, — сказала я, — но у меня хорошее воображение.
— И ты бы не боялась?
— А чего мне бояться?
— Ну, например, привидений…
Я только плечами пожала.
— Подумаешь, привидения!
