— Он побежал к болоту, — шамкает дедушка Пузан с набитым ртом.
— Дедушка, — кричу я ему, — ты бы не подъедал припасы Буйволенка!
— Не суйся не в свое дело… чав-чав. Буйволенок такой толстый, что может немножко и на диете посидеть.
— Вот именно, — кивает Березка, — и тебе, дедушка Пузан, невредно немного поголодать.
— Нам, старикам, нужно хорошо питаться.
— Нам, детям, тоже, — бурчу я себе под нос.
— Что ты сказал, Неандертальчик?
— Ничего… ничего…
— Здесь следы расходятся! — объявляет Рысь. — Мамонты повернули сюда, — рассуждает она, — значит, Буйволенок — в другой стороне. — И девочка бежит к растущей на краю болота березовой рощице, которая четко выделяется на фоне серого неба.
Буйволенок действительно там: глаза вытаращены, сам стоит столбом, не может пошевелиться.
Он, пока бежал, вспотел, а когда остановился, пот мигом замерз, и бедняга превратился в сосульку.
— Быстро! — вопит дедушка Пузан. — Я разведу костер, а вы снимите с Буйволенка одежду и засуньте его в мой меховой мешок.
Увы, и шкуры, в которые несчастный одет, заледенели и стоят колом; мы переворачиваем Буйволенка вверх ногами, пытаемся стащить одежки через голову, но плечи не проходят.
— Режьте кремниевыми наконечниками! — кричит учитель, который тем временем уже развел костер.
Другие ребята собирают хворост.
Мы разрезаем одежду на сосульке, то есть на Буйволенке, и суем его, голого, посиневшего, как оледенелый червяк, в роскошный меховой мешок дедушки Пузана.
Мешков таких ни у кого больше нет; он, конечно, двуспальный, иначе как бы вместил этакую тушу; состоит из трех шкур мускусного быка, крепко-накрепко сшитых сухожилиями.
Оттаяв, бедный замороженный Буйволенок открывает один глаз, потом другой; нос краснеет, сочится влагой, уши пламенеют, рот растягивается…
— А-А-А…ПЧХИ-И-И-И-И!
Недавнюю нашу сосульку колотит дрожь.
— Я… есть хочу. Дайте мне кусочек мяса, я согреюсь, и… а… пчхи-и-и-и-и!
— Гм… — смущенно бормочет дедушка Пузан, — боюсь, твои припасы пропали. Знаешь, мамонты…
— Ага, — киваю я, протягивая Буйволенку кусок из моих запасов. — Мамонт на двух ногах, с бездонным брюхом.
Буйволенок проглатывает кусок в мгновение ока.
— Мамонты слишком большие, — вздыхает он. — Я больше никогда не буду приманкой.
— Дедушка, — говорю я, — росомахи слишком хитрые, мамонты слишком большие. Не выбрать ли нам какого-нибудь среднего зверя?
— Например?
— Не знаю, дедушка Пузан, ты же у нас специалист.
— Лось, — бормочет старик. — Лося хватило бы на целую неделю. Но стада лосей бродят за болотом, а перейти болото не так-то легко…
— Дедушка, — перебивает Рысь, — мне это кажется, или на самом деле начинает холодать?
— Минуточку, — суетится старик, воздевая к небу указательный палец.
Указательный палец дедушки Пузана — исключительно точный метеорологический прибор. Старик когда-то сломал его на охоте, и с тех пор палец указывает на любое изменение влажности и температуры.
Мы, дети, жадно вглядываемся в его лицо, потому что морщины на лбу выдадут полный прогноз погоды.
Ни одной морщины — погода хорошая.
Одна морщина — легкая облачность.
Две морщины — дождь.
Три морщины — град.
Четыре морщины — снег.
Пять морщин — буря.
Сами понимаете: когда появляется седьмая морщина, нам становится очень и очень не по себе.
Но сам дедушка Пузан безмятежно улыбается:
— Очень хорошо!
Он что, сошел с ума?
— На таком морозе болото замерзнет, — утверждает он. — Мы сможем по нему пройти. Берите с собой все. И съестное в особенности.
Море высохшего тростника простирается перед нами.
Всюду безмолвие, запустение. Птицы, и те улетели на юг.
Дедушка Пузан голодный и злой. Он прикончил все свои запасы, и никто не хочет дать ему ни кусочка из того, что еще осталось в котомках. Время от времени он останавливается, срывает с дерева обледенелый листок и, ворча, отправляет в рот.
Так мы идем почти целый день, и наконец дедушка Пузан приказывает разбить лагерь у какой-то лужи, а сам с тревогой смотрит на солнце, которое низко стоит над горизонтом.
— Проклятье! — вздыхает он. — Сегодня оно стоит еще ниже…
Взгляд у старикана хитрый.
— Прошлой зимой было то же самое, — замечаю я, — но потом оно снова начало подниматься…
— Помолчи, молокосос! Дай сказать старику, умудренному годами. По-твоему, солнце поднимается просто так, за здорово живешь? Нужно взывать к нему, знаешь ли, и подносить дары.
— Дары?
— Ну да. Может быть, вам невдомек, что этот желтенький кружочек очень охоч до мяса.
— Но как же он ест? — недоумеваю я. — Непохоже, чтобы там был рот.
Дедушка Пузан бросает на меня косой взгляд.
— Вечно ты, Неандертальчик, ко всему придираешься. Ясное дело, что солнце само не ест, зато едят его шаманы!
— Ты хочешь сказать, что шаманы едят за него? — уточняет Попрыгунья.
— Именно так. И если они наедаются досыта, солнце довольно и соглашается подниматься.
— А если нет? — спрашивает Медвежонок с тревогой.
— Если нет… ну, такого еще никогда не случалось, но существует опасность, что оно так и будет опускаться все время, пока не скроется навсегда вон за теми горами.
— А потом?
— А потом станет совсем темно и холодно… — вздыхает дедушка Пузан.
— Можно подумать, сейчас тепло! — фыркаю я.
— Сравнить нельзя нынешний холод с тем, какой наступит, если солнце откажется подниматься в небо.
— И что, — спрашивает Березка, — нам теперь делать?
— Я вам уже сказал: принести дары в виде мяса… через шаманов, разумеется.
— А… где же мы их найдем? — хлопает глазами Попрыгунья.
— Один из них перед вами, — произносит дедушка Пузан с невинной улыбкой.
— Ты-ы?! — дружно изумляемся мы.
