Буйные сборища у баронессы Орлинды снискали ей в обществе недобрую славу. В чем только не обвиняли эпатажную баронессу, но каждый приглашенный на ее «оргии» принимал приглашение с радостью, зная, что разочарован точно не будет. И Саймон тоже знал наперед, что сегодняшний бал- маскарад, выдержанный в духе древних мифов, был подготовлен с воображением и размахом, превзойти который едва ли кому по силам.
Огромный зал был уставлен деревьями и кустами в напольных вазах так, что зал напоминал сказочный лес. Застекленные от пола до потолка двери, ведущие на широкую террасу, были настежь распахнуты. Из сада сюда проникали легкий ветерок и звуки плещущейся воды из массивного фонтана. Между колоннами кое-где были протянуты прозрачные синие ширмы, имитирующие ночное небо, которые не только украшали зал, но и служили иным, менее высоким целям: за этими ширмами находили укромные уголки влюбленные парочки. Тем более что возле этих ширм очень кстати стояли кушетки. Даже слуги были одеты соответственно духу праздника в льняные тоги, головы их украшали вейки из листьев. В воздухе стоял экзотический аромат особых свечей. Повсюду звучал игривый смех развлекающихся гостей.
Саймону нравилось здесь, хотя он и не принимал активного участия в кутеже. Он не питал порочной страсти к подглядыванию и подслушиванию, к тому же угрюмое, настроение так и не покинуло его с утра. Не слишком приятно ощущать себя марионеткой Эддингтона. Более чем когда-либо Саймон мечтал о том, чтобы начать новую жизнь и найти на этой земле пристанище, где ему было бы хорошо и спокойно.
Возможно, дело было в возрасте. Если раньше он называл свой беспорядочный образ жизни свободным существованием, то теперь его стесняло то, что раньше так нравилось. У него не было дома, не было корней, не было семьи. Что касается корней и семьи, он ничего не мог изменить, но дом он мог себе купить. Ирландия стучалась в его сердце, звала к себе. Если ему удастся вернуть накопленное богатство и избавиться от Эддингтона, он сможет отправиться к родным берегам, чтобы пустить там корни, которых был лишен с рождения.
Пронзительный женский смех заставил его повернуть голову в сторону закрытого ширмой алькова. Две женщины неподалеку от него наблюдали за тем, как влюбленная парочка с успехом использует удобную кушетку. Саймон медленно обвел глазами весь зал в поисках Лизетт, Дежардана и несчастного мистера Джеймса. От пестроты нарядов рябило в глазах, разнообразие масок поражало воображение. Удивительно, как столь узкая полоска ткани могла внушить тому, кто ее носит, ощущение анонимности с вытекающим из этого чувством полной безнаказанности. Не могут ведь все подряд быть настолько наивны, чтобы полагать, что остаются неузнанными, тогда как сами легко узнавали под разнообразными масками своих знакомых. Однако магия карнавальной маски действовала на всех без исключения. Не приходилось сомневаться в том, что гости вели бы себя куда сдержаннее, если бы им пришлось открыть лица перед другими гостями.
Саймон повернул голову в сторону главного входа в бальный зал и улыбнулся. Из-за большого папоротника выглянул ангел. Жемчуга на ее белом платье горели, отражая свет сотен свечей. Она за ним наблюдала.
Она напряженно вытянулась, когда он заметил ее, и вышла из-за растения, уставившись на него с вызовом: «Может, ты и поймал меня с поличным, но я нисколько не стыжусь того, что смотрю на тебя», – словно бы говорил ее взгляд.
Саймон усмехнулся. Лизетт…
Она была без парика, и ее золотистые локоны трудно было не узнать, как трудно было не узнать ее ладную фигурку…
Но тут он нахмурился в некоторой растерянности.
Она была… другой. Лизетт, которую он знал, только две вещи могли вывести из состояния холодного безразличия – смерть и трагедия. Он никогда не видел, чтобы Лизетт чему-то по-человечески радовалась: ей было доступно лишь извращенное удовольствие садиста и злорадство. Но эта Лизетт, что наблюдала за ним на балу, была исполнена радостным волнением ожидания.
И еще маска…
Ярко-красная полумаска. Этот цвет – цвет жизни и радости, был не ее цветом. Совсем не ее цветом. Они провели вместе несколько месяцев, и она носила только пастельные или темные тона. Лизетт не любила привлекать к себе внимание, что вполне разумно для того, кто зарабатывает себе на жизнь ложью и обманом, для того, чья жизнь окутана тайной.
Заинтригованный, Саймон подошел к ближайшей колонне и, непринужденно опершись на нее, улыбнулся. Лизетт замерла. Ему показалось, что она затаила дыхание. Догадку его подтверждал и тот факт, что она приоткрыла губы на вдохе. Ее реакция на его взгляд и улыбку показалась ему еще более странной, чем вызывающе яркая полумаска.
Налицо были все признаки того, что ее влекло к нему.
Он продолжал смотреть на нее в упор, и она с беспримерной дерзостью встретила его взгляд. Впрочем, в этом как раз он не находил ничего удивительного. Она всегда стремилась ему досадить, всегда отвечала вызовом на вызов. Но на этот раз ее отклик показался ему импульсивным, неосознанным. Лизетт нервно теребила платье, и грудь ее вздымалась от частого дыхания. Она провела языком по нижней губе так, как провел бы по ней ласковый любовник. И все это время продолжала смотреть на него глаза в глаза. Она даже почти не моргала, словно была в трансе.
Прошла минута, за ней другая, но Саймон все никак не мог отвести от нее взгляда. Она была одинаково похожа на небесное создание и на порождение дьявола – роковую искусительницу, губительницу мужских душ.
Оставался открытым вопрос: почему она решила очаровать его именно сейчас?
И отрицать того, что ей вполне удалось его очаровать, он не мог.
Улыбка сошла с его лица. Он замер в напряжении. Черт, что она делает?! Вернее сказать, что она делает с ним? Однажды эта женщина без обиняков предложила ему себя, и тогда ее предложение не вызвало в нем никакого интереса. Сейчас он с трудом справлялся с сильнейшим желанием овладеть этим роскошным ртом, тем самым, который до этого считал способным лишь исторгать яд.
Лизетт всегда окружала некая аура, которая отбивала охоту пробиться сквозь эту невидимую оболочку. Она словно предупреждала «держись от меня подальше», и Саймон с удовольствием внимал предупреждению. Теперь же вокруг нее была совсем иная аура. Она соблазняла, манила, побуждала к действию. «Удиви меня», – заклинала она. Перемена в ней была глобальной. Настороженность сменилась острым предвкушением. И это его соблазняло. Лизетт его соблазняла. Под ее взглядом ему становилось жарко и неуютно, но он не желал выдавать своей неловкости ни взглядом, ни жестом.
Ей поручили соблазнить мистера Джеймса, черт возьми! Какого черта она взялась за него? Узнать об
