пошли распри. Кому-то в меру досталось, кто-то мертвых родичей записал да жирует, а у кого детей народилось – голод в двери стучит…
Наставник, будто очнувшись, доверительно склонился к крестьянину и сказал:
– Ты в деревне накажи, чтобы никто туда не ходил, ясно? Мы с врагами своими силами разберемся. Верно, ребята? Поехали! – Уже запрыгнув на шоферское место, он спросил: – А не скажешь, братец, далеко ли до следующего селения? Торф у нас заканчивается.
– Да поди верст пятнадцать будет, – буркнул тот, махнул рукой, словно отгоняя овода, и влез на телегу.
Инструкция крестьянина оказалась очень приблизительной. Или это в полумраке расстояния кажутся иными, словно искаженными последними отблесками Солнечного света? По обе стороны дороги тянулся однообразный частокол елей, изредка прерываемый березами или осинами – насчет названий деревьев путников просветил Акакий. Остальным пришлось поверить ему на слово.
Минут через пять тряски мобиль вновь затормозил, затем свернул с дороги и приткнулся между двух хвойных исполинов. Максим никогда не видел настолько могучих деревьев и недоверчиво ощупал их шершавые, липкие стволы.
– Фока, Шалва… Максим, возьмите какие есть ножи – и за мной. Только тихо, не орать и не ругаться, когда на ветку напоретесь. Остальным оставаться здесь, костер не разводить и тоже не шуметь, а то всю операцию провалите.
И он, не ожидая возражений или комментариев, бесшумно направился вдоль дороги, оставаясь в сени деревьев. Темнело очень быстро, и вскоре Максим двигался почти на ощупь, держа полусогнутую руку перед лицом. По ней хлестали ветви, в макушку и другие части тела тыкалась острая хвоя, а ноги постоянно проваливались в невидимые ямки и запинались о корни, однако он молчал, как и остальные “лазутчики”. Лес быстро сошел на нет, и все четверо замерли на границе колоссальной проплешины, которая тянулась с востока на запад, упираясь короткой стороной в дорогу. Где-то поблизости и должна была находиться “четырехкрылая машина”, а проще говоря, биплан.
В сотне саженей от дороги стало ясно, что на краю опушки действительно притаилось нечто огромное. Там проблескивал огонек, видимый только под определенным углом и с небольшого расстояния. Команда Элизбара подкралась к самому завалу, скрывшему биплан, и Максим различил голоса вражеских летчиков. Говорили те, конечно, по-дольменски – деловито и неспешно, будто на привале в родной стране.
– Ничего не боятся, – прошипел наставник и нервно погладил пистолет. – Вот мы их сейчас…
– Возьмем в плен? – прошептал Фока.
– Сперва пулей угощу, – скривился Элизбар. – Ребята, нам надо разделиться. Фока и Максим – идите с другой стороны. Нападаем дружно, по моему выстрелу. – Он решительно, но таясь двинулся в обход биплана.
Через несколько минут они окружили мирно беседовавших у костра дольменцев. От их слабого, но жаркого огонька распространялся густой дух жареной дичи, и Максим сглотнул. “Только бы не повредить в свалке тушку”, – подумал он. В полусъеденном виде дичь валялась на каком-то странном бачке угловатых форм. Изготовлен тот был явно из металла и напоминал извращенное вражеской конструкторской мыслью ведро.
Фока едва слышно сопел рядом, не мешая Максиму вслушиваться в беседу дольменцев. С некоторым удивлением он понял, что легко понимает их речь. Летчики, судя по всему, уже давно обсудили, как им поскорее вернуться на родину, и теперь вспоминали свою военную ставку и похождения прежних дней. Один из голосов, как показалось Максиму, принадлежал женщине, и будущий студент мысленно поразился нравам противника. Неужели их женщины-матери воюют наравне с мужьями?
Как ни настаивался он на активный штурм, выстрел все равно прозвучал словно гром пушки для фейерверков. Один из врагов вздрогнул и стал валиться лицом в костер, а второй вскочил и схватил пистолет, лежавший тут же на бревне – но поздно, не растерявший бдительности Фока напал на него сзади и моментально сжал руками. В это время остальные налетчики разом выпали из мрака, свирепо скалясь и выкрикивая угрозы. И тут случилось необыкновенное – враг каким-то невероятным образом изогнулся и одновременно ударил Фоку затылком и пяткой. Тот хрюкнул и выпустил добычу, а дольменец вскинул пистолет, целясь в ближайшего противника, и выстрелил.
Шалву не спасла ни увесистая дубина, подобранная им на лесоповале, ни быстрота движений. К тому же в последний момент он как будто замер, не веря в собственное освобождение, а затем с какой-то бесшабашной яростью шагнул навстречу Смерти. Принял участие в схватке и Максим – он ударил по руке врага, выбив оружие. Тут же сражение и закончилось, потому что Фока пришел в себя и могучим ударом по макушке отправил дольменца на кучу хвороста.
– Молодец, ученик! – похвалил его Элизбар. Перезарядив оружие, он поставил ногу на живот летчика и грозно нахмурился, глядя на лицо обездвиженного врага. Летный шлем, смягчивший удар Фоки, слетел с головы дольменца, освободив необычно длинные волосы.
– Ох! – заметил вдруг Фока, озадаченно вертя головой. – Да ведь это баба!
Общее удивление было велико. Элизбар недоверчиво, с каменным лицом ощупал дольменку, как будто находившуюся без сознания, и потер рукояткой пистолета затылок.
– Проблема… – сказал он. – Максим, проведи пока обряд с Шалвой, если он еще жив… Фока – оттащи этого обгорелого с углей, а то уже воняет.
Мертвый дольменец уже давно дымился, его одежда должна была вот-вот вспыхнуть, и Фока поспешил выполнить приказание, откатив труп подальше от огня. Максим тем временем ощупал Шалву и убедился, что тот не успел умереть – пуля вошла немного выше сердца, застряв в теле несостоявшегося студента. Шалва едва слышно, с хрипом дышал, и Максим с обреченной ясностью понял, что им обоим никуда не деться от освобождения. Ефрема он тоже не надеялся спасти, но тогда над ним не довлело ничье мнение, никто не требовал от него немедленно добить товарища, хотя это был бы единственно разумный и милосердный поступок.
Пистолет налился в руке невероятной тяжестью, стал каким-то липким и скользким, но Максим все-таки сумел поднять его – ненамного, лишь бы направить дуло в то место Шалвовой груди, где под ребрами трепыхалось еще живое сердце.
– Ну давай же, парень, – нетерпеливо сказал Элизбар.
– Именем Его Величества, исполняя волю предков и букву уложений, избавляя от бесплодных страданий… – Он дочитал формулу, зажмурился и спустил курок. Оружие дернулось, словно ожившая на мгновение металлическая крыса, и выпустило клуб вонючего порохового дымка. Когда он решился открыть глаза, Шалва был мертв. Соратники тем временем ухитрились с помощью пинков привести дольменку в чувство, предварительно связав ей ноги и руки.
Та задергалась, словно дождевой червь между пальцами рыбака, и выдала лавину слов, настолько грубых, что Максим испугался за ее жизнь. Впрочем, он тут же сообразил, что никто, кроме него, не понял уничижительного смысла тирады, а передавать его он не стал.
– Злится, – удовлетворенно заметил наставник. – Максим, ты вроде понимаешь по-дольменски… Я читал твой школьный аттестат. Переведи, что она тут сказала.
– Умереть нам всем от старости, остаться бездетными, сгореть на Солнце, отведать Тьмы… – смягчил реплики авиаторши Максим. – Ничего конкретного, обычные проклятия. Про половые органы у нее неплохо получилось.
– Умереть от старости? Сильно сказано, – похвалил Элизбар.
Он возложил ладонь на бок биплана и окинул массивную тушу воздушного аппарата восхищенным взором. В ночном мраке проглядывала только малая часть обшивки, красноватая в отблесках угасающего костра. Как видно, обретение этого деревянно-металлического монстра всколыхнуло эмоции наставника до самого дна, и его обычная мрачная отчужденность сменилась детской восторженностью.
– Фока, двигай за остальными, – приказал он. – Акакий умеет обращаться с мобилем, путь прикатит его сюда. Да смотрите там, не врежьтесь в дерево!
Глядеть на землю с невероятной, птичьей высоты – совсем не то же самое, что с крыши трехэтажного дома, пусть и стоящего на сопке. Биплан хоть и прочен, но не слишком надежен, а потому может спикировать в любой неподходящий для этого момент, неожиданный для засевших в нем смельчаков. Сколько же внизу организованного народа, словно вся страна одновременно подалась в
