двадцать пять божьих братьев, славных строгостью своей в святом послушании, беспрерывно читали над ним молитвы, призывая благословение Божье на этот клинок! — Глядя, как Шурик и все остальные благоговейно перекрестились, боярин торжественно качнул головой и продолжил: — А после этого в рукоять его были запечатаны мощи святителя Николая, покровителя земли Русской, защитника всех ратников, обороняющих ее!
— Боже правый!.. — прошептал Шурик, глядя на оружие, сосватанное его деснице.
— А после этого сам патриарх Филарет лично благословил сие оружие и нарек ему имя… — Афанасий Максимыч прервался вдруг, бросил быстрый, озорной взгляд на Данилу Петровича, безмолвно сидевшего подле него, и закончил: — Прасковья!
Переход от Валаамского монастыря с его божьими братьями, святыми послушниками к веселой, пышногрудой девоньке в цветастом сарафанчике, с которой они, бывало, отплясывали в кругу у костра над речкой Вологдой по весне или ласкались, укрывшись от посторонних глаз в березовой роще, был настолько резким, что Шурик даже опешил спервоначалу, а после густо покраснел и опустил глаза.
— Да ты, хлопчик, глаза-то не опускай! — отечески пожурил его боярин. — Не тебе, Саня, глаза опускать. Хоть и не увидишь ты ее более никогда, как сердце мне подсказывает, а помнить должен всю свою жизнь, сколько бы тебе той жизни отпущено ни было! И ее помнить должен, и дом свой отчий, и веру святую православную! Все то помнить должен, чему без тебя существовать никак невозможно. И без чего тебе существовать никак невозможно. — Голос боярина сделался вдруг глубоким и торжественно- печальным. — Особенно веру свою помни, Александра Михайлович, — сказал он. — Патриарх благословил тебя на посещение католических храмов, ибо невозможно тебе будет за француза себя выдать, храмы те, еретические, стороной обходя. Но ходи туда только с Прасковьей на пару! — велел он строго. — Она твой грех на себя примет, а ты чистым останешься… — Афанасий Максимыч вздохнул, потом улыбнулся и спросил: — Как там твой француз говорил? Хорошо владея шпагой… — Он вопросительно посмотрел на Шурика.
— Хорошо владея шпагой и правильно сообразуя силу натренированной руки с мощью крепкого тела, направленной велением просветленного разума и сердца, обращенного к Богу, можно одолеть любого противника, — отчеканил Шурик, чувствуя слезы, подступающие к самому сердцу.
— Чего, хлопчик, мы тебе все от души и желаем! — сказал боярин, поднимаясь из-за стола…
А потом была баня. Жарко натопленная русская баня, с горячим, прокаленным на каменке веником, без разбору отплясывавшим на боярских и разных чинов и званий спинах, и братиной, полной холодного пенного кваску, бодрящей струйкой проникавшего в самые сокровенные уголки души.
А потом был целый (!) день отдыха, когда Шурик спал и ел, ел и спал, набираясь сил перед дальней дорогой. Лишь изредка прикасался он к Прасковье, особенно остро чувствуя в эти моменты весну, незаметно, исподволь пробиравшуюся в мир, все еще укутанный снегом и скованный холодом. Особенно остро чувствовал он в эти моменты всю тяжесть и горечь утраты. Утраты отчего дома. Утраты друзей. Утраты нежных, трепетных пальцев, ласкавших его плечи такой же весной, канувшей в прошлое вместе с Вологдой и всем остальным, что было дорого ему в этом мире…
А потом не осталось ничего, кроме дороги. Переливов бубенцов под дугой и удалого ямщицкого посвиста. Ослепительного весеннего солнца, набиравшего силу с каждым днем, проведенным в пути, и с каждой верстой, отмеренной лошадиными копытами на юг. Городов и весей, без устали сменявших друг друга…
Афанасий Максимыч сказал чистую правду: дорога была подготовлена на совесть. Лошади и сани, ямщики и конвойные казаки сменялись мгновенно, не давая Шурику с Игнатием Корнеичем ни секунды лишнего времени сверх того, что требовалось на харчевание. До Воронежа они домчались на санях, а далее, там где санный путь был уже совершенно истреблен неугомонно-жарким солнцем и теплыми южными ветрами, понеслись верхами.
Дыхание юга ощущалось изо дня в день все полнее и полнее. Шурику, привыкшему к заморозкам, накатывавшим вплоть до самого июня, была в диковинку ранняя южная весна, одевавшая мир зеленью, когда в Вологде только еще робко подавала голосок первая капель. Вот жаль, смотреть на это диво особенно было некогда…
Не задерживаясь и бойко меняя лошадей, отряд за десять с небольшим дней одолел расстояние от Суздаля до границ Крымского ханства, что, по словам Игнатия Корнеича, являлось абсолютным рекордом, а после еще за трое суток достиг Феодосии.
Задержки не наметилось и здесь. Помощник Игнатия Корнеича, с которым они встретились в первый же день, оставив утомленных скачкой лошадей в караван-сарае, сразу же проводил их на греческий корабль, совершенно готовый к отходу. Капитан, соблазненный солидной мерой золота, согласился задержаться в Феодосии, ожидая богатых московских купцов, направляющихся в Италию, хотя трюма его парусника были освобождены от груза еще неделю назад. Тут же, к обоюдному согласию сторон, они сговорились об окончательной проездной таксе и времени отправления. Отойти решили через сутки…
— Надо же нам хоть немного отдохнуть, — сказал Игнатий Корнеич, когда хозяин, поставив перед ними тарелки с шашлыком и кувшин вина, удалился. — Не железные, чай, такую дорогу за один присест одолеть!
Шурик согласно кивнул, взял шампур и, следуя примеру казаков, сидевших неподалеку от них, зубами снял кусок мяса.
— Время есть? — спросил он, пережевав ароматную, обильно сдобренную специями баранину и запив это чудо полновесным глотком вина.
— Есть! Теперь уже есть! — убежденно ответил купец. — Главное для нас было до Греции корабль поймать, а дальше уж все должно пойти как по маслу. Если Бог даст. Добраться от Греции до Италии — уже намного проще, а уж между Италией и Марселем торговые суда ходят ровно как купеческие обозы между Москвой и Тверью: по десять штук каждый день. Там я проблем и вовсе никаких не предвижу! Да нет, все нормально будет! — тверже прежнего сказал он. — Месяца через два-три, шевалье, вы уже ступите на берег своей родной Франции!
Рассмеявшись, Шурик поперхнулся очередным куском шашлыка, а откашлявшись, задал-таки вопрос, мучивший его от самого Суздаля, но так и не пущенный на язык до сего момента:
— Игнатий Корнеич, а вы меня прямо до Марселя провожать собираетесь? Или как?
— Или как, — не раздумывая, ответил купец, уловил отблеск разочарования в глазах юноши и прибавил: — Ты, Александра Михайлович, на меня не обижайся! И не думай, что мне до дорожки твоей никакого дела нет. Есть мне до нее дело, и дело это, может статься, самое важное из всех, что мне выпадали! То, что мне на суде Божьем главным оправданием жизни моей, во многом беспутной, станет. Но… — Он сделал паузу, многозначительно качнув шампуром из стороны в сторону, потом снял с него последний кусочек баранины и, расправившись с ним. продолжил: — Не забывай и о врагах наших — коварных французах! Не забывай, чему я тебя учил: считать противника глупее себя — самая страшная ошибка из всех возможных! Я эту мудрость всей жизнью своей опробовал. И везде: и в торговле, и на войне — она одинаково верной оказывалась!
Шурик, действительно слышавший это уже не раз и не два, терпеливо ожидал продолжения.
— Так вот и получается: если же хочу я сам на первую встречу с тобой в Женеву явиться, а я этого и в самом деле хочу, то в Марселе подле тебя мелькать мне никак нельзя, — последовало продолжение. — А ну как приметит кто нас да запомнит? А после еще раз, уже в Швейцарии, увидит? Ты головой-то качаешь в принципе правильно: маловероятно это! Очень маловероятно! Но Сатана, Александра Михайлович, который никогда не дремлет, подобные шуточки обожает просто страсть как! Это ты тоже должен запомнить крепко-накрепко, если хочешь иметь хотя бы минимальный шанс еще раз Вологду свою родную повидать.
Шурик дожевал баранину, обдумывая слова купца, пришел к выводу, что Игнатий Корнеич, как всегда, прав, и, вздохнув, пожал плечами, капитулируя перед его аргументами.
— Да ты не робей! — улыбнулся старшой, пытаясь подсластить пилюлю. — Покуда до Франции не доберешься, один не останешься! Ятебя до Греции провожу, а там сдам на руки своему хорошему знакомому, русскому, православному человеку, который единственный за пределами России о миссии твоей знает. Он нас уже с месяц там поджидает, дальнейший путь подготавливая. С ним-то ты до Марселя и доберешься. А там еще один наш человек обосновался, но он-то как раз про тебя ничего не ведает, потому
