заявил, что клятвам галантерейщика не верит и желает получить финансовую сатисфакцию иным образом. А именно: господин Бонасье обязан предоставить их молодому товарищу д'Артаньяну пару гостевых комнат, имеющихся у него, и в течение четырех месяцев не требовать с постояльца ни одного су платы. Когда же галантерейщик попытался робко возразить, что, мол, задолжал он всего за три месяца и не вполне понимает, при чем тут четвертый, арап напомнил ему о существовании пени, то есть штрафа за просрочку платежа, и посоветовал в будущем аккуратнее отчислять деньги своей «крыше».
Упоминание пени окончательно сломило господина Бонасье, и он перестал пререкаться, выразив готовность разместить под крышей своего дома и самого юношу, и его лошадь. Лошадь была немедленно определена на конюшню господина Бонасье рядом с двумя осликами, принадлежавшими галантерейщику, а разведчика пригласили проследовать на второй этаж, где действительно имелись две маленькие, но вполне уютные комнатки с собственным, что особенно подкупило д'Артаньяна, входом-выходом, позволявшим ему не зависеть от хозяина. Обстановка не блистала роскошью, но все необходимое для жизни имелось: в первой комнате стоял стол с письменным прибором, этажерка для книг и большой купеческий сундук, обитый железом и запирающийся на ключ, а во второй — кровать под балдахином, с распятием, висевшим над ней, и огромный платяной шкаф, подпирающий потолок.
Убедившись, что вопрос с проживанием их молодого друга окончательно решен и закрыт, мушкетеры оставили его обживаться на новом месте, а сами удалились, договорившись встретиться завтра утром у капитана де Тревиля.
Проводив друзей, псевдогасконец уселся за стол, вспоминая и анализируя свой первый день, проведенный в логове врага, и радуясь возможности побыть наконец-то в одиночестве. Он откинулся на спинку стула, намереваясь обдумать…
Стук в дверь прервал размышления псевдогасконца, заставив встрепенуться и взять в руки шпагу, отложенную в сторону впервые за много дней. Дверь его комнаты открывалась на лестницу, которая вела вниз, к входной двери на первом этаже, отворявшейся прямо на улицу. Справа от нижней двери располагался вход в галантерейную лавку Бонасье, слева — ворота его крошечной конюшни.
Д'Артаньян подошел к двери и, распахнув ее, увидел мальчика лет двенадцати — как он уже знал, служку в доме галантерейщика, звавшегося Филиппом. В руках тот держал подсвечник с толстой зажженной свечой и кулечек, из которого выглядывали еще три или четыре таких же свечи.
— Господин Бонасье велел узнать, не нужно ли вам еще что-нибудь, сударь? — спросил хлопчик, передавая свечи разведчику.
Видимо, визит мушкетеров и речь Портоса произвели на почтенного галантерейщика должное впечатление, раз уж он так расщедрился, подумал д'Артаньян и хотел было сказать, что ни в чем не нуждается, как вдруг вспомнил:
— Имеется ли у господина Бонасье писчая бумага?
— Конечно, сударь.
— Отлично! Тогда принеси мне, пожалуйста, немного, дружок, — сказал он, отпуская паренька.
Тот резво ускакал прочь, а через пару минут вернулся с толстенной, не меньше двадцати листов, стопкой писчей бумаги и склянкой чернил. Поблагодарив и выставив его за дверь, антиразведчик вернулся к столу, освежил чернильницу, положил перед собой чистый лист бумаги, задумался на мгновение, а потом обмакнул перо и принялся составлять…
Поставив точку, д'Артаньян с удовольствием обозрел дело своих рук, три раза вдумчиво и прилежно перечитал бумагу, после чего смял ее в тугой комочек и, положив на блюдечко подсвечника, залитое воском, поджег. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь нашел сей документ! Разумеется, русский язык, на коем он был составлен, до некоторой степени предохранял его от прочтения, но столь коварных и хитрых людей, как французы, недооценивать было нельзя и рисковать лишний раз не стоило. Риску нам и так хватит, как говаривал Игнатий Корнеич.
Псевдогасконец смотрел, как догорает план, и вспоминал купца. Именно Игнатий Корнеич надоумил его записывать свои мысли, ибо бумага, как ничто иное, способна упорядочивать их, расставляя по ранжиру. Вот и сейчас, выплеснув на белый лист все, что теснилось у него в голове, д'Артаньян почувствовал, как из этой каши почти само собой выделилось основное, значимое, важное, а все остальное, также само собой, выпало в осадок, ушло, испарилось. Хотя бумага и превратилась уже в пепел, а пепел, придавленный свечой, вернувшейся на место, — в прах, ее содержимое отчетливо и ясно стояло перед его внутренним взором.
Он усмехнулся. Ну что ж, Игнатий Корнеич, как всегда, оказался прав. Сожженный план разведывательно-диверсионных мероприятий можно было считать отправной точкой для дальнейших логических построений.
В первую очередь его интересовал параграф «а» пункта «3»…
Взяв чистый лист, д'Артаньян не торопясь нарисовал сверху четыре рожицы, расположенные в ряд. Первая рожица отличалась хитренькой гасконской ухмылочкой, вторая — полными, большими губами и кучерявыми волосами, третья — тонкостью изящных черт и, наконец, четвертая — королевским благородством. Подведя под рожицами черту, разведчик некоторое время рассматривал их, а потом обвел кружком первую и, вновь потревожив чернильницу, принялся строчить…
Глава 5
