мной? Раньше или позже — сделает… Неужели я все-таки хочу знать это? Зачем? Очередной раз проверить себя на прочность? Бред. Я не выдержу этой проверки. Я сейчас никакой проверки не выдержу. Чтобы быть сильным, человек должен знать, где верх и где низ, а я не могу похвастаться, что знаю. Я ничего не могу знать с тех пор, как меня… предали. Да, бывший наставник назвал бы это другим словом. Оно есть. Хорошее такое слово — пожертвовать. Благородное такое. Вот только… я никогда не задумывался о том, что же чувствует жертва. И потом — жертва должна умирать. Пусть мучительно и страшно, как угодно, но умирать. В этом ее предназначение. Жертву нельзя заставлять мучиться вечно, а если все-таки заставляют, она должна знать зачем. Если бы мне приказали выведать какие-нибудь секреты проклятого коротышки! Хоть что-то! Мне уже не важно — что. Если бы я знал, что продолжаю оставаться одним из них… Но нет, меня заставили стать учеником. Учеником врага. А значит, для меня больше нет тех людей, благодаря которым я всегда знал, где верх и где низ. Их нет. Они ушли. Умерли. А в этом новом для меня мире я ни черта не понимаю. Откуда я могу знать, где тут верх, где низ, может, тут все на головах ходят?»
— А вот и пирожные, — сказал Шарц. — Дети, имейте совесть, оставьте Эрику хоть парочку! Я ему столько про них рассказывал…
«Боже мой… какая ты все-таки тварь… какое же ты чудовище, наставник… жуткое, страшное, потустороннее… вот так вот… сидеть, шутить, улыбаться, притворяться, что любишь… и теми же руками, которыми накладываешь жаркое, протягивать тем, кто в тебя верит, гремучую змею. Меня. Подержи, дескать, и передай соседу».
Пирожные и в самом деле были хороши. Куда лучше марлецийских.
После завтрака, так правдоподобно притворившегося обедом (или это обед притворился завтраком?), Шарц объявил, что ему пора. Утренний осмотр больных — дело святое.
— Пойдем, Эрик, — промолвил он. — Для начала просто поприсутствуешь, присмотришься, что к чему.
— Эй, а как же мы?! — возопила бесшабашная троица. — Нечестно!
— Мама обещала! — восклицала Кэт.
— После завтрака, — в один голос вторили Роджер и Джон.
— Эрик с нами играет! — закончили все трое. — Ну пожа- алуйста…
— Так то ж после завтрака, — хитро прищурился глава семейства. — А у нас был обед. Послеобеденное время никак не оговаривалось… боюсь, что…
— Ну папа, ну пожалуйста, ну-так-не-честно… — проныла Кэт.
— Почему же нечестно? — удивился сэр доктор.
— Это был не настоящий обед, — решительно заявил Джон.
— Не настоящий? — с улыбкой переспросил Шарц. — Быть того не может! Если бы он был игрушечным, я бы это своим желудком почувствовал.
— На самом-то деле никакого обеда не было! — добавил Роджер.
— Серьезно? — огорчился Шарц. — Ты хочешь сказать, что остался голодным? Полли, ты слышала? Дети остались голодными…
— Ну па-а-па, ты вредный! — Кэт скорчила очаровательную гримаску. — Нам говоришь, что маму слушаться надо, а сам?
— Ну, если кто-то перестанет капризничать за столом, то, я думаю… вопрос можно будет решить положительно! — вновь улыбнулся Шарц.
— Я не буду! — комкая салфетку, тотчас пообещала Кэт.
— Тогда ладно, — кивнул Шарц.
А Кэт тихонько шепнула:
— Иногда не буду.
— Что ж, Эрик, — сказал Шарц. — Задание усложняется. Первое впечатление о работе лекаря ты будешь получать на слух. Через стену. Думаю, при твоей подготовке это не станет большой проблемой.
— Я постараюсь, наставник, — кивнул Эрик.
— Играть будете в мастерской, — объявил Шарц своему потомству. — И не шуметь. А то у меня больные разбегутся.
— А мы их обратно наловим! — восхищенно воскликнул Роджер.
— Упакуем, ленточкой перевяжем и подарим тебе на Рождество! — обрадованно добавил Джон.
— Попробуйте только, — пробурчал Шарц, обнимая и целуя жену. — Полли, милая, у меня после утреннего осмотра обход. Так что раньше обеда нас с Эриком не ждите.
— Обеда?! — Брови леди Полли смешно поползли вверх. — Какого еще обеда, милый? Мы ведь уже изволили отобедать!
Шарц ухмыльнулся.
— Ну разумеется, я имел в виду второй обед, любимая. — Он еще раз поцеловал жену и вышел, сопровождаемый детьми.
Эрик последовал за ними.
Меня учили жить среди монахов, и, видит бог, я неплохо справлялся! Осталось понять, как выжить среди шутов…
Играть с детьми? С детьми наставника? Во что я должен с ними играть? Да еще так, чтобы тихо было. Чтобы наставника слышать. Это уже не снежки. Людей лечить — для него это серьезно, а значит, и спрашивать будет как следует. Тут шутками не отделаешься.
Что ж, как ни странно, для меня это тоже серьезно. Когда б не парочка ледгундских докторов, меня бы сейчас и в живых не было. Другое дело, что сам становиться доктором я не собирался, но… против судьбы не попрешь. Надо — значит, надо. Если б еще не странная идея, будто я могу во что-то играть с детьми… Кажется, в подготовку лекаря это все-таки не уходит.
Так во что же с ними играть? Во что-то тихое? Показать им разве, как часовых бесшумно снимают? Ага, наставник небось спасибо скажет. Счастлив будет безмерно.
— Ровно через минуту у меня первый больной, — промолвил Шарц. — Не шуметь. Играть тихонько. Эрик, я надеюсь, что ты будешь внимателен и все услышишь.
— Да, наставник, — кивнул Эрик, привычно раздваивая сознание. Лазутчику часто приходится говорить с кем-то одним, а внимательно слушать при этом кого-то совсем другого. Ничего особенного, если разобраться. Задача не сложней прочих.
— Удачи, — бросил наставник, и дверь за ним закрылась. Удаляющиеся шаги, легкий скрип двери лекарского кабинета, опять шаги, скрип стула, выдвижной ящик письменного стола, шелест бумаг… так, еще чьи-то шаги… «добрый день, доктор!» Это там. А здесь… Три пары любопытных глаз уставились на него.
«Так во что же все-таки с ними играть? А может, пусть сами решают?»
— Ну, во что играть будем? — напрямик спросил он.
— Кто громче орет, — каверзно ухмыляясь, предложил Джон.
— Тут и играть нечего, — пренебрежительно фыркнул Эрик. — И так ясно, что громче всех будет орать ваш папа, едва мы рты откроем. На нас, между прочим.
— А Джон всегда всякие глупости выдумывает и другим советует, — наябедничала Кэт.
— Так, уважаемый, — говорил меж тем Шарц за стенкой, — как
