– Ну, проходите, проходите, не стойте.
В пыльной зале почему-то сильно пахло кислой капустой… или вчерашними щами. Усевшись за длинный, покрытый зеленой бархатной скатертью стол, войт жестом показал на противоположную лавку:
– Садитесь. Ну, Ваньша, рассказывай… Слыхал, слыхал уже, что с батюшкой твоим приключилось.
– От кого слыхал, Ондрей Платонович?
– Да с утра, на торгу болтали купцы… Уж не упомню, и кто. Злыдни, говорят, напали в верховских лесах на купца Ерофея. Что с батюшкой-то?
– Выкуп требуют, злыдни… – отрок смахнул со щеки слезу. – Вот, собираю…
– Коль стражники вдруг понадобятся, сопровождать, ты скажи только, Ваня!
– Благодарствую, Ондрей Платонович… – Иван чуть помолчал и продолжил, скорбно поджав губы. – Вот уж, верно говорят – беда одна не приходит… Дядюшка мой, младший тятенькин братец, Лявон из Поруби, в гости приехавши, помер!
– Как помер? – удивленно вздрогнул войт.
– Болел он сильно, кровью харкал… Вот, видать, не выдержал переезд. Сирота я теперь, Ондрей Платонович, один родич у меня и остался – дядюшка Николай.
– Да уж, не повезло тебе, отроче! Мать давно померла, теперь вот – дядя… Да и отец… Бог знает, как там все еще с выкупом сложится? Ну-ну, не плачь, Ваня! Поведай-ка, как там все было? Может, и помогу чем…
Вздохнув, Иван кратенько, в двух словах, рассказал, про то, как «ехали мы ехали, и вдруг, откуда ни возьмись – лиходеи». Как вылетели из лесу, поубивали слуг, пленили отца…
– Я вот только убег, Господь помог, не оставил. – Отрок перекрестился на висевшую в красном углу икону. – Забрел в чащу, уж думал, вовек не выберусь. И сгинул бы, кабы не Алексей… Отрок немного помолчал, а потом поинтересовался, можно ли будет употребить на выкуп отца часть наследства покойного дяди?
– Ну, коль у того прямых наследников нет… – почесал бороду войт.
– Нет, нет, – Иван натянуто улыбнулся. – Сын, правда есть, но незаконнорожденный, от селянки. Уж он точно никаких прав не имеет… Да там не на что и иметь-то… – отрок вытащил из поясной сумы свернутую в трубочку бумагу. – Вот список, Ондрей Платонович. Все дядюшкино имущество… уж подтвердите наследование.
– Список? Что ж, глянем, – войт подслеповато прищурил глаза и зашевелил губами. – Усадьба под урочищем Порубь… Изба жилая, господская… два амбара… овин, конюшня, гумно… Мельница на ручью… Ого!
– Да что там та мельница, – презрительно махнул рукою Иван. – Хлам один, еле-еле скрипит, вот-вот развалится… Да там все гнилое. Боюсь, немного я выручу за дядюшкину усадьбу – только-только расходы на похороны покрыть.
– Да, не повезло Лявону…
– На все Божья воля. Болел он сильно. Мы с батюшкой думали – еще в прошлое лето преставится, ан нет, еще немного пожил… Все кровью харкал… слуга его старый подтвердит, Бронислав… он у меня теперь привратником…
Лешка слушал беседу, холодея в душе. Неужели… Неужели вот этот вот милый светлоглазый отрок, Иван – хладнокровный убийца, только что спровадивший на тот свет родного дядюшку?! Может ли быть такое? Хм… Вообще-то, это Ивану выгодно… Нет, пока не ему – его батюшке. А батюшка-то – в плену. И дядюшка как-то очень уж вовремя умер. И слова служанки Ульяны, ведь что-то же значат?! Надо бы ее поподробнее расспросить…
Простившись с войтом, Иван с Лешкой поехали обратно домой – отрок намеревался самолично руководить организацией похорон. Из ближайшей церкви был уже вызван батюшка, а на поминках ожидались все свои… вернее, никого не ожидалось: из Трубчевска должен был приехать второй дядюшка, Николай Кобров, не на похороны приехать, а по делам, но вот пока не приехал, задерживался. Ну, а слуг на поминки никто приглашать и не собирался – пусть в людской сидят своим кругом. Интересно – привратник Бронислав, оказывается, раньше служил покойному Лявону, но вдруг каким-то образом очутился в дворне у Ивана… нет, не у Ивана, а у его отца, ныне – пленного. Ох, уж поскорей бы отправиться с выкупом…
Отпели и похоронили быстро, и даже очень быстро – управились за первую половину дня. Потом, вернувшись с кладбища домой, сели втроем помянуть – Иван, Лешка и православный батюшка, тот, что отпевал. Выпили за помин души мальвазеицы, поговорили ни о чем, посмеялись даже – не над покойным, упаси, Господи, над какой-то шуткой, о покойнике-то и думать уже забыли, умер и умер, чего уж теперь. Так и просидели в трапезной почти до полудня, покуда священник не засобирался домой.
– И я, пожалуй, пойду, пройдусь с батюшкой, – потянулся Лешка. – Проветрю голову…
– Сходи. – Иван лениво махнул рукою. – А я пока счета просмотрю. На что тут без меня денежки тратили?
К вечеру распогодилось. Небо, с утра облачное, уже совсем очистилось и сияло над головами чистой девственной голубизною. Клонившееся к закату солнце пряталось за нежно-зелеными кронами тополей и лип, отражаясь во вставленной в окна богатых домов слюде. Тут и там, на улице слышались веселые голоса и смех – горожане, возвращаясь с рынка, спешили к вечерней молитве. Проводив священника, Лешка и сам зашел в церковь, помолился, поставил свечку Николаю Угоднику. Господи, помоги во всех делах!
После вечерни на улице стало еще приятнее, лучше, даже как-то совсем по-домашнему уютно. На многочисленных лавках у заборов и стен домов чинно расселись пожилые люди и, глядя в небо, степенно обсуждали цены на рынке и виды на урожай. Подростки и молодежь, сбившись в стайки, гуляли между деревьями, разговаривали, шутили, смеялись. Вкусно пахло яблоками, липой и медом.
Наслаждаясь тихим спокойным вечером, юноша неспешно направился к рыночной площади, на ту улочку, где стоял деревянный дом, выстроенный на немецкий манер – с большими окнами и цветущей геранью на подоконниках. Там, за геранью, сидела, уперев руки в подоконник, красивая девушка – Анна. Может, конечно, и не сидела… Но Лешке уж очень хотелось, чтобы сидела.
Замечтавшись, он едва не угодил в лужу… и тут же обрадовался – лужа была та самая. Приметная! Юноша поднял глаза – ну, вот он, дом. А вот – герань! А… а где же девушка?
На сей раз нет, почему-то… Почему-то нет. А ведь, уговаривались.
Лешке вдруг стало грустно, он походил еще немного вокруг лужи да засобирался домой, обратно на усадьбу Ивана – в синеющем небе уже блеснули первые звезды.
– Господин Алексей… – вдруг тихо позвали откуда-то из подворотни.
Юноша оглянулся… И никого не увидел! Неужто послышалось?
– Господине…
Нет, все-таки не послышалось, все-таки на самом деле позвали – выглядывая из приоткрывшихся ворот его манила к себе большеглазая красавица. Анна!
– Заходите… Ну, смелей же! Собак не бойтесь, они на цепи. А я уж думала, вы вообще не придете.
Дождавшись, когда Лешка вошел, девушка быстро закрыла ворота и кивнула на узенькую лестницу, ведущую на галерею:
– Поднимайтесь…
Лешка без лишних слов – раз зовут! – поднялся на галерею и оглянулся, в ожидании Анны.
– Идемте, – оказавшись рядом, она прошла по галерее вперед и, открыв дверь, сделала приглашающий жест.
Войдя, юноша очутился в небольшой горнице, обставленной в том самом забавном русско-немецком стиле, который он уже наблюдал в доме Ивана. Широкое, устланное медвежье шкурою, ложе, у стены напротив – шкафчик, маленький резной столик с бронзовым канделябром, в котором, несмотря на то, что еще было светло, жарко горели свечи, и такой же резной стул. Сквозь распахнутое настежь окно с улицы доносились разговоры и смех.
– Вот здесь вот, я и живу… скучая… – рассмеялась Анна. – Хоть батюшка у меня старается не отставать от новых взглядов – что вы, вероятно, заметили по облику дома, но все ж не свободен еще от представлений старых и гнусных, по которым молодая девушка до свадьбы обязательно должна сидеть
