Зубастые шины скрипели по асфальту так, как будто по радио на полную громкость пустили одни помехи. Мотор мерно урчал, зная, что что бы там ни было, а свою тарелку рыбы он, когда надо, получит. От нечего делать Амадис стал пробовать себя в прыжках в длину и, в очередной раз разбежавшись, приземлился кондуктору прямо на живот. Его подбросило вверх с такой силой, что головой он сделал в потолке вмятину, вслед за чем плавно приземлился верхом на подлокотник одного из сидений: соскальзывая вниз, его нога со стороны сиденья оказалась задранной вверх, в то время как вторая спокойно разлеглась в проходе. Именно в этот момент он разглядел в окне второй указатель — «Экзопотамия», два чего-то там, — и кинулся к звонку. Позвонил он всего один раз, но кнопку держал долго. Автобус замедлил ход и остановился у края дороги. Кондуктор к тому времени успел встать и теперь небрежно развалился на кондукторском месте сзади слева у шнурка, однако из-за боли в животе он временно потерял лицо. Амадис изящно пробежал вдоль прохода и легко спрыгнул со ступеньки автобуса, но тут же столкнулся нос к носу с водителем, который, покинув свою кабину, пошел выяснять, что случилось. И тут же накинулся на Амадиса:
— Наконец-то позвонили! Могли бы и пораньше!
— Да, — сказал Амадис. — Давно не останавливались.
— И все-таки, черт побери! — возмущался водитель. — Как возьму 975-й маршрут, так никто не звонит. Обычно так и еду до конца без остановок. Разве ж это работа?
За его спиной кондуктор подмигнул Амадису и покрутил пальцем у виска, давая тем самым понять, что спорить бесполезно.
— Может, пассажиры просто не догадываются, что остановки по требованию, — предположил Амадис, поскольку водитель явно ждал от него ответа.
Водитель ухмыльнулся:
— Догадываются… Вы же позвонили! Все это…
Он наклонился к Амадису. Почувствовав себя лишним, кондуктор без особого шума удалился.
— …из-за кондуктора, — объяснил водитель.
— А!.. — сказал Амадис.
— Он пассажиров на дух не переносит и каждый раз делает так, чтобы в автобус никто не садился. А сам он звонком не пользуется. Это я точно знаю.
— И в самом деле… — сказал Амадис.
— Он сумасшедший, понимаете? — сказал водитель.
— Да-да… — пробормотал Амадис. — Мне он тоже показался странным.
— Они там в Компании все сумасшедшие.
— Ничего удивительного.
— Но я их всех насквозь вижу, — сказал водитель. — В стране слепцов быть одноглазым значит лишь одно — быть королем! У вас, случайно, ножика не найдется?
— Только перочинный.
— Дайте!
Амадис протянул ему ножик, и водитель, раскрыв большое лезвие, энергичным жестом засадил его себе прямо в глаз. Потом он весь скорчился от боли и начал громко кричать. Амадис перепугался и побежал куда глаза глядят, прижав при этом локти к телу и высоко поднимая коленки: грех было не воспользоваться такой замечательной возможностью укрепить свою физическую форму. На его пути то тут, то там возникали заросли австралийской колючки. Он остановился и посмотрел назад. Водитель закрыл ножик и спрятал его в карман. С того места, где находился Амадис, было видно, что кровь уже подсохла. Операцию водитель провел очень аккуратно и уже успел закрыть глаз черной повязкой. В автобусе кондуктор ходил взад и вперед по проходу, и через стекло Амадис увидел, как он посмотрел на часы. Водитель снова занял свое место. Кондуктор подождал еще несколько секунд, второй раз взглянул на часы и несколько раз подряд дернул за шнурок — его напарник понял, что мест свободных больше нет, и тяжелая машина тронулась во все нарастающем гуле мотора — из-под автобуса брызнули искры. Гул постепенно начал стихать и скоро стих вовсе. Именно в эту минуту автобус скрылся за горизонтом, а Амадис оказался в Экзопотамии, не истратив на это ни одного билетика.
Он снова двинулся в путь. Надо было спешить, так как кондуктор мог и передумать, а расставаться с деньгами Амадису ой как не хотелось.
Б
Капитан жандармерии прокрался в комнату. Он был бледен как смерть (боялся заполучить пулю).
Заслышав с левого борта горн будильника, Клод Леон проснулся, чтобы прослушать то же самое еще раз, но уже с большим вниманием, после чего благополучно уснул снова. Пять минут спустя, однако, он без всяких усилий проснулся второй раз. Посмотрев на светящийся циферблат часов, он понял, что пора, и сбросил с себя одеяло. Но ласковое одеяло тут же поползло снова вверх по его ногам и нежно обвилось вокруг торса. Было темно, светлый треугольник окна еще не был различим на фоне стены. Клод погладил рукой одеяло, оно перестало дергаться и наконец позволило ему встать. Он сел поближе к краю кровати и вытянул левую руку, чтобы включить ночник, но лишний раз убедился в том, что тот стоит не слева, а справа. Тогда он протянул правую руку и, как обычно по утрам, больно ударился о деревянную спинку кровати.
— Надо, в конце концов, ее спилить, — пробормотал он сквозь зубы.
Но зубы неожиданно для самих себя разомкнулись, и голос его пронзил царившую в комнате тишину.
«Черт! — подумал он. — Так я весь дом перебужу».
Он прислушался: до слуха его долетало мерное дыхание полов и стен, и он успокоился. Вокруг плотных занавесок начал прорисовываться серый контур дня. Тусклое зимнее утро за окном вступало в свои права. Клод Леон тяжело вздохнул и зашарил босыми ногами по коврику в поисках домашних туфель. С большим трудом он принял вертикальное положение. Сон неохотно расставался с ним, испаряясь сквозь расширенные поры его кожи с мягким шелестом, подобным дыханию спящей мышки. Он пошел к двери, но перед тем, как включить свет, повернулся лицом к шкафу: вчера поздно вечером он состроил перед зеркалом рожу и очень быстро выключил свет. Сейчас, перед тем как идти на работу, ему захотелось полюбоваться ею вновь. Быстрым решительным движением он повернул выключатель — вчерашняя физиономия все еще красовалась в зеркале. Завидев ее, он громко расхохотался. Рожа начала таять на свету, и в зеркале проступил Леон сегодняшнего дня, который, повернувшись к нему спиной, пошел бриться. Надо было спешить, чтобы явиться на работу раньше начальника.
С квартирой ему повезло. Он жил в двух шагах от Компании. Повезло, что касается зимы. Летом хотелось погулять подольше. Ему надо было пройти всего каких-то триста метров по проспекту Жана Лемаршана, налогового инспектора, состоявшего на государственной службе с 1857 по 1870 год, героя, отстоявшего в одиночку целую баррикаду в схватке с пруссаками. В конце концов они таки до него добрались, зайдя с тыла, и бедняга, не в силах перелезть через слишком высокую баррикаду, пустил себе две пули в рот из винтовки системы Шасспо; к тому же при отдаче ему оторвало правую руку. Эта история безумно заинтересовала Клода Леона, и в ящике письменного стола он хранил полное собрание сочинений доктора Кабанеса, в черном полотняном переплете, выглядевшее совсем как расчетная книга.
От холода по краю тротуара постукивали красные ледышки, и женщины поджимали ноги под короткие бумазейные юбки. Проходя мимо вахтера, Клод пробормотал «Здрассьте» и робким шагом
