— Как вы хорошо это сказали, — восхитился Иоанчик. — Вы культурный человек. Приятно встретить человека своего уровня в пустыне среди песков и липких ампочек.
— А также элимов, — добавил археолог.
— Да-да, — сказал аббат. — Это вы о маленьких желтых улитках? Кстати, как поживает ваша юная приятельница, эта девушка с красивой грудью?
— Сейчас я вижу ее крайне редко, — пояснил археолог. — Она с братьями ведет раскопки. Но элимы — это не улитки. Это, скорее, трава такая.
— Так значит, мы ее сегодня не увидим? — спросил аббат.
— Сегодня нет.
— Ну, а зачем она вообще сюда приехала? — спросил Иоанчик. — Такая красивая девушка — с такой потрясающей кожей, с такими роскошными волосами, с такой грудью, что самовольно от церкви отлучишься, по-звериному умная и упругая… А теперь, оказывается, с нею вообще невозможно увидеться. Надеюсь, она все-таки с братьями не спит?
— Нет, — сказал археолог. — По-моему, ей нравится Анжель.
— Так в чем же дело? Если хотите, я их поженю.
— Он думает только о Бирюзе, — сказал археолог.
— Вот уж кто совсем меня в восторг не приводит. Сытая такая, откормленная.
— Да, — сказал археолог. — Но он ее любит.
— А любит ли он ее на самом деле?
— Разобраться в этом было бы совсем не безынтересно.
— Может ли он сохранять к ней чувство, наблюдая за тем, как она спит с его другом? — спросил Иоанчик. — Я говорю все это, но вы не подумайте, что это нездоровое любопытство человека с подавленными половыми инстинктами. Знаете, время от времени и у меня стоит.
— А я в этом и не сомневаюсь, — сказал Афанарел. — Можете не оправдываться. Мне кажется, он ее действительно любит. В том смысле, что он готов за ней бегать без всякой надежды на успех. До такой степени, что Медь, которая только о нем и думает, оставляет его совершенно равнодушным.
— Ах! Ах! — воскликнул аббат. — Он, наверное, натирается!
— Что? Что?
— Натирается. Ах, извините, это церковный жаргон.
— Я… Ах, да… понял… — сказал Афанарел. — Нет, я не думаю, чтобы он натирался.
— В таком случае мы сможем уложить его с Медью в постель, — сказал Иоанчик.
— Мне бы очень хотелось, чтобы они были вместе, — поддержал Афанарел. — Они оба такие славные.
— Надо их сводить к отшельнику, — сказал аббат. — Какой все-таки классный мученический акт он себе придумал, черт возьми! Ой! Опять! Ладно! Напомните мне попозже, что мне надо еще пару раз помолиться.
— А что вы такого сказали? — спросил археолог.
— Богохульствую все время, — сказал Иоанчик. — Но это ладно. Я потом помолюсь. Итак, возвращаясь к интересующему нас вопросу, хочу сказать, что мученический акт отшельника — это нечто.
— Я еще не видел, — сказал археолог.
— Ну, на вас это и не произвело бы особого впечатления, — заверил аббат. — Вы довольно-таки старый.
— Да, — сказал археолог. — Меня больше интересуют предметы из прошлого, события давно минувших дней. Но когда я вижу, как два молодых и красивых существа принимают простые и естественные позы, меня это совершенно не шокирует.
— Негритянка эта… — начал Иоанчик. Он не сумел закончить фразу.
— Что в ней такого?
— Она… очень способная. Ну, очень гибкая, понимаете? Вы не будете возражать, если мы переменим тему?
— Нет, разумеется, — отозвался археолог.
— А то я начинаю нервничать, — сказал Иоанчик. — Я не хотел бы, чтобы у вашей юной приятельницы сложилось обо мне дурное впечатление. Ну вот, дайте мне понять, скажем, что можете вылить мне за шиворот стакан холодной воды, или намекните на пытку молотком.
— Что еще за пытка молотком?
— Она часто применялась у индейцев, — сказал аббат. — Мошонку медленно давят на деревянной колоде, до тех пор пока не появятся железы, а когда они наконец выдавливаются, по ним резко бьют деревянным молотком… Ой-ой-ой!.. — добавил он, согнувшись, как бы от боли. — Наверное, это ужасно больно.
— Неплохо придумано, — одобрил археолог. — Кстати, о пытках…
— Не надо, не надо… — сказал сложенный вдвое аббат. — Я и так уже совсем успокоился.
— Прекрасно, — обрадовался Афанарел. — Значит, мы можем идти?
— Что вы говорите? — удивился аббат. — Мы что, еще не ушли? С ума сойти можно! Ну, вы меня и заболтали!
Археолог засмеялся, снял пробковый шлем и повесил его на гвоздь.
— Я готов, — сказал он.
— Один гусь, два гуся, три гуся, четыре гуся, пять гусей, шесть гусей!.. — сказал аббат.
— Семь гусей, — сказал археолог.
— Аминь! — заключил Иоанчик.
Он перекрестился и первым вышел из палатки.
IX
Этих эксцентриков можно привести к общему знаменателю…
— Так вы говорите, это элимы? — спросил Иоанчик, указывая на траву.
— Это — нет, — отозвался археолог. — Но они здесь часто встречаются.
— И вообще, зачем забивать себе этим голову? — заметил аббат. — Зачем заучивать названия, когда знаешь сам предмет?
— Для поддержания беседы.
— Тогда можно каждый раз придумывать новое название.
— Конечно, — согласился археолог. — Но для разных людей, к которым обращаешься, пришлось бы одно и то же называть по-разному.
— Это солецизм, — сказал аббат. — Не к которым обращаешься, а которых обращаешь. В веру, разумеется.
— Да нет же! — возразил археолог. — Во-первых, сказать такое было бы варваризмом, а во-вторых, это абсолютно не соответствует тому, что я имел в виду.
Они направлялись к гостинице Барридзоне. Аббат доверительно взял Афанарела под руку.
— Я готов с вами согласиться… — сказал аббат. — Но все равно до конца я этого не понимаю.
— Ну, это уж в вас профессиональные, простите, конфессиональные навыки заговорили.
— Да, кстати, как у вас обстоят дела с раскопками?
— Мы очень быстро продвигаемся вперед. Вдоль линии Веры.
— А что она из себя представляет? Ну, в нескольких словах?
— О… — сказал архелог. — Я даже не знаю… Ну, если… — Казалось, он подбирает слова. — Ну, если
