забавляясь его замешательством. У нее было сильное, крепкое тело и упругая, но маленькая, видно еще не до конца сформировавшаяся грудь.
– Ты долго будешь там стоять?
Грон вспомнил, что ни разу до этого не слышал ее голоса. Только смех. Она говорила чисто, но слишком правильно выговаривая слова. Будто вспоминая когда-то выученный и не часто используемый язык. Грон выбрался на берег и, подойдя к ней, осторожно опустился на корточки.
– Зачем меня привели сюда? Девушка смущенно потупилась:
– Отец сказал, что ты подходишь для обряда.
– Какого? – спросил Грон, уже догадываясь.
– Сегодня День последнего жеребенка, а мне уже пятнадцать зим, мне пора.
С этими словами она показала себе на низ живота и густо покраснела. Грон слегка смутился. Девушка выросла в окружении мужиков и вряд ли точно знала, что ей предстоит. Единственным примером, который мог бы слегка просветить ее, были весенние игры жеребцов и кобылиц. Грон еще не сталкивался с ситуацией, когда его партнерша была бы столь неопытна, поэтому ему было слегка не по себе.
– А почему отец решил, что я подхожу? Девушка удивленно посмотрела на него:
– Тебя же признал Осыпь. Грон хмыкнул. Конечно, немного необычно довериться мнению коня в подобном вопросе, но вполне в духе табунщика.
– Ну, тогда действительно. Девушка даже несколько обиделась:
– Осыпь лучше всех чувствует людей. Когда мне было девять лет, в долину пришли злые люди. Осыпь услышал, как они подошли к конюшням, и начал стучаться копытами в стену. Отец проснулся и разбудил всех. Мы успели убежать в лес, а потом вернулись. Ночью. Злые люди решили заночевать в нашей долине. – Она презрительно искривила губы. – Они не знали, что лошади нас хорошо понимают. Ночью отец встал с противоположной стороны лагеря и позвал табун. Кони выбили ворота и поскакали к отцу. – Она кивнула на бутыль. – Это отец купил прошлой осенью, на те блестящие кругляшки, что были у тех людей в кулечках.
Грон представил, что стало с налетчиками, когда по ним промчался табун, и содрогнулся.
– А как пропал Осыпь?
– Это Хрир. Ну, у него голова перевязана. Деревенские давно не появлялись в долине, и он решил доехать до деревни. Его подстерегли и стукнули по голове. Она была вся в крови. Наверное, злые люди думали, что он мертв, но у нас крепкие головы.
Она улыбнулась, и Грон почувствовал себя полным идиотом. Он сидел рядом с юной, симпатичной девушкой и с умным видом обсуждал достоинства и приключения какого-то жеребца. Хотя ему следовало бы выполнять его функции. Девушка притихла. Он заглянул ей в глаза и прочел волнение, немного страха, любопытство и желание.
– Как тебя зовут?
Она ответила чуть охрипшим от волнения голосом:
– Эрея.
Он осторожно обнял ее за плечи и потянул вниз. Она на мгновение напряглась, а потом рванулась и прижалась к нему всем телом. Высоко в листве громко крикнула какая-то припозднившаяся птица. Пришла пора совершать обряд.
Эрея стояла в проеме раскрытых ворот, прислонившись к косяку. В ее глазах застыла мука. Грон почувствовал, как сжимается сердце, и сердито отвернулся. Врен-табунщик рассерженно рявкнул на дочь и свирепо посмотрел на Грона. Строн и Врам, старшие, сегодня погнали табун на дальнее пастбище, где уже хорошо подросла свежая трава. Рядом с Вреном, сидя на лошадях, ждали Грона младшие – Хрир и Норн. Грон вздохнул. Он прожил в долине всю зиму. Наравне со всеми пас табун, охотился за волками, частенько наведывавшимися к конюшням в голодную зимнюю пору. За это время он настолько привык ездить верхом, что сейчас с опаской размышлял о том, как он пойдет пешком. Но делать было нечего. Второй раз ему вряд ли удастся незамеченным проскользнуть через деревню на лошади. Тем более дождя не намечалось. А он не хотел рисковать и привлекать к табунщику повышенное внимание. Лошади Врена, хотя и были для крестьян лакомым кусочком, все же представляли для них относительную ценность, вряд ли кто из них рискнул бы серьезно заняться торговлей лошадьми. Но вот о содержимом его тюков по деревне, скорее всего, ходили чудовищные слухи. Так что, если бы кому-то пришло бы в голову, что эти тюки можно поискать у табунщика, у Врена появились бы серьезные проблемы. А пешком легче проскользнуть незамеченным. Грон посмотрел на небо. Время близилось к полудню. Врен, заметив его взгляд, тронул Осыпь и подъехал вплотную. Они собирались проводить Грона до поворота к деревне, а ехавший впереди Хрир, чья очередь сегодня была идти в дозор, должен был предупредить, если кто-то попадется навстречу. Вернее, не он, а его Уступ. У табунщика кони выполняли обязанности и сторожевых собак. А для случайного наблюдателя Грон был всего лишь одним из сыновей табунщика, неизвестно по какой прихоти едущий с отцом на одной лошади, – поверх своей одежды он натянул волчьи шкуры, составлявшие обычное одеяние этой семьи. Благо за зиму шкур этих изрядно прибавилось. Врен долго не мог понять необходимость столь серьезных мер предосторожности, но за зиму он научился ценить мнение Грона. Особенно после того, как тот по окончании очередной облавы на волков приволок восемь волчьих трупов. Больше, чем все остальные, вместе взятые. Кроме того, за зиму сыновья табунщика несколько раз замечали на тропе следы чужого, что было необычно. Зимой в горах делать нечего.
Грон запрыгнул на круп Осыпи позади Врена, не удержался и бросил взгляд на ворота, но там уже никого не было. Эрея была послушной дочерью. Врен дал шенкеля, и они рванули вперед.
Деревню Грон миновал уже под утро. И вполне успешно. К вечеру он добрался до знакомого поворота и двинулся внутрь, к заветной пещерке. Несмотря на то что он подгадал и пришел приблизительно в то же время, что и в прошлый раз, он вряд ли бы нашел пещерку, если бы не пара крупных птиц, похожих на скопу. Видимо, раньше это была их квартира, и они были очень недовольны, когда, вернувшись, застали ее уже занятой под склад. Грон решил не карабкаться сразу же, опасаясь того, что птицы будут недовольны подобной бесцеремонностью и примут радикальные меры. К тому же столь длительный пеший переход его изрядно утомил. Поэтому он завернулся в свой уже весьма поношенный плащ и улегся спать прямо под пещеркой.
Утром птицы исчезли. Грон ополоснулся водой из фляжки, предусмотрительно отойдя в сторону, чтобы не привлекать внимание мокрым пятном, и, скинув сандалии, быстро вскарабкался к пещерке. Там все было на месте. Правда, верхняя материя начала немного портиться, видимо, в пещерку ветром нанесло снега, но было видно, что с осени здесь никто не появлялся. Грон отсыпал десяток монет в кошель. Отрезал кусок материи на хороший плащ взамен износившегося и развязал тюк с булатным оружием. Любовно осмотрев каждую вещь, он вздохнул и связал тюк обратно. Пока лучшим, что он мог себе позволить, был простой бронзовый кинжал. Да и тот он предпочитал носить скрытно, под одеждой, на шнурке. Грон поплотнее сдвинул тюки, окинул пещерку придирчивым взглядом и полез вниз. Спустившись, он внимательно осмотрел подножие, подобрал несколько птичьих перьев, свалившихся, когда он спускался, и двинул по дороге дальше.
Через четыре дня он нагнал караван, остановившийся на ночевку. Сторож окликнул его, когда он подошел почти вплотную к кострам. По всему было видно, что здесь не опасаются разбойников. Его провели к караванщику. Тот был изрядно навеселе и потому в хорошем расположении духа.
– Кто таков?
Грон заранее продумал ответ:
– Меня зовут Грон, я сирота, иду в Дожирскую долину на заработки.
Дожирская долина славилась своими виноградниками и тем, что в сезон принимала немало свободных рабочих рук.
– Дурак, – добродушно хохотнул караванщик, – эти живодеры выжмут из тебя все соки, а заработаешь гроши. Ну да леший с тобой. Иди ночуй.
Сидевший у костра караванщика, слева от него, худой мужчина с болезненным, изможденным лицом, вернее всего старший приказчик какого-то купца, настороженно посмотрел на Грона и проворчал:
– Это не совсем разумно.
– Да брось, – махнул рукой караванщик и приложился к фляге. Оторвавшись, он разъяснил причину подобного легкомыслия: – С тех пор как Грозный Югор убил Пакраста-гиену и всю его банду, здесь ничего не
