Наконец, удалось дождаться какого-то такого удобного момента. Хрущев поехал в Финляндию, а за него остались заместители, в том числе Шепилов. Хитрый Пырьев решил, что как раз вот сейчас-то и нужно делать это дело. Срочно к Шепилову отправилась делегация, человек семь. Час мы у него просидели – уговорили. Разрешил Шепилов Союз, состоялось постановление. А тут вернулся Хрущев, произошел разгром группы Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Шепилова не стало, а Союз остался.
Первые собрания происходили в обстановке невероятной активности. Все били себя в грудь, клялись, что все переменится. Активность была невероятная, некоторые режиссеры каялись, в общем, что-то творилось несусветное.
И вот в этот период огромной активности киноработников, надежд, организации всяких секций, комиссий, докладных записок и прочее отправлена была небольшая группа в Тбилиси. Не помню, то ли надо было там открывать отделение Союза, то ли еще что-то, но, в общем, поехали я, Людмила Павловна Погожева и Ростислав Николаевич Юренев. Ну, еще Жоржик Мдивани должен был присоединиться.
Перед отъездом произошел у меня разговор с Марьямовым Григорием Борисовичем. Он мне говорит:
– Михаил Ильич, сколько у вас Сталинских премий?
Я говорю:
– Пять.
– Возьмите их с собой.
Я говорю:
– Зачем? Я их и при Сталине-то не носил, а сейчас и вовсе это даже неудобно.
Он говорит:
– Да ведь официально они не отменены, вот было даже такое высказывание – почему не носить? Ленинские премии еще пока не присуждаются. А там, в Тбилиси, придется вам добиваться и помещений, того, сего, – пригодится. Наденьте, пригодится, возьмите на всякий случай с собой.
Ну, ладно, пригодятся так пригодятся. Я взял все Сталинские премии, думаю – что же, мне их в коробочке везти? Нашил все пять штук на черную ленточку, думаю – если нужно будет, прямо ленточку пристегну на костюм, пойду там добиваться помещений.
Прилетели мы в Тбилиси. Это был первый мой полет на ТУ-104, показался он совершенно волшебным. Не успели сесть позавтракать, – уже в Тбилиси, уже под нами снеговые горы, делаем заход, садимся.
Ну, дальше пошли тбилисские рабочие будни: бестолковщина, заседания, шашлыки, вино, тосты – то, другое, третье. Интриги какие-то. И среди, всего этого мутного времяпрепровождения вдруг мы узнаем, что в воскресенье будет праздноваться юбилей классика грузинской литературы Илико Чавчавадзе. Торжества будут происходить у него в имении, все будут там, и нам тоже следует поехать туда. Ну, мы, признаться, не знали, далеко ли там до имения Илико Чавчавадзе.
На следующее утро подали нам машину. Мы еле позавтракали. А надо признаться, в Тбилиси, в гостинице особенно, и не позавтракаешь. Они о завтраке особенного понятия не имеют, так что ни кофе там, ни чаю с утра не выпьешь, как следует быть. Чепуха какая-то. Всегда с утра мы ждали до первого шашлыка.
Ну вот, поехали. В машине кроме шофера я – руководитель делегации, Погожева, Юренев и Жоржик Мдивани. И мы сразу говорим: «А далеко до имения-то? Нам есть вот хочется, потому что мы не позавтракали, [нам бы] где-нибудь перекусить». И Мдивани нам так строго говорит:
– Грузия большая, на другую сторону Алазанской долины ехать надо. Надо было есть.
Вообще, он был сердитый. А сердитый он был потому, что только что вышел номер «Искусства кино» и в нем критиковали какую-то из картин, поставленных по его сценарию.
И вот так запомнилась мне эта поездка. До имения Илико Чавчавадзе, оказывается, было километров триста, ехать пришлось целый день. Целый день, и мы все голоднее, голоднее, голоднее, потому что пожрать по дороге ничего не приходилось. Проезжали дивные леса, проезжали какую-то реку, деревни, в которых стояли красивые, как Антинои, грузинские молодые крестьяне, всякие другие прелести, а Мдивани злой, все время точил Погожеву и Юренева. Сидел рядом с шофером, обернувшись через плечо, говорил:
– Слушай, Погожева, ты вот выругала мой сценарий, ты думаешь, это тебе даром пройдет? Нет, это тебе даром не пройдет. Ты вот выругала сценарий. Все думают: Мдивани добрый, Жоржик добрый. Нет, я не добрый, я зло помню. Ты когда-нибудь еще сделаешь ошибку, потому что редактор журнала непременно сделает ошибку. Сделаешь ошибку, я подстерегу, я тогда тебе сделаю гадость. Я про тебя сообщу, я тебя разоблачу. И ты, Юренев, тоже. Ты думаешь – вот выругал Мдивани, и все пройдет. Нет, критик не имеет права на ошибки. Творческий работник – другое дело, а критик не имеет права. Я вот вас подстерегу, первая ошибка – и будет сигнал: и ты уже не будешь редактором журнала, потому что будет сигнал, у тебя будет ошибка.
Я говорю:
– Ну, Жоржик, довольно уже. Отпилил ты им головы, хватит.
Он говорит:
– Почему довольно? Почему довольно? Почему они имеют право ругать Мдивани, а я не имею права ответить? Что такое, я написал сто сценариев, в конце концов, а они меня ругают. Творческий работник имеет право на ошибку. Один хороший, один плохой, в конце концов. Но журнал – другое дело. И я повторяю: я подстерегу. Я подстерегу тебя, Погожева. Ты сделаешь когда-нибудь ошибку, и когда ты сделаешь ошибку, ты вспомнишь, как нельзя обижать Жоржика Мдивани.
Я ему говорю:
– Ну, замолчи, жрать хочется.
– Мне тоже хочется, но только я с утра поел, а ты не поел. Почему не поел? Ты знаешь, Грузия большая, на другую сторону Алазанской долины ехать. В имение Илико Чавчавадзе. Вот, давай заедем в Сабур-Талы, там красивые пейзажи.
