– Ой, я о нем и забыла, – с гримаской призналась Саския.
– Ты можешь о нем забыть, но его мать – нет. Ни о нем, ни о внуках. Нет, скорее всего это будет просто подарок на память, большего я не жду, да это было бы и неуместно.
– Ты иногда бываешь такой высокопарной, тетя Эм. Ну почему бы не сказать, что тебе хотелось бы, чтобы она оставила тебе что-нибудь совершенно сногсшибательное, что-нибудь, о чем ты мечтаешь?
– Потому, – коротко ответила я, приложив палец сначала к своим губам, потом – к ее, и вспомнила, какой она была в детстве и как гений некогда ухватил этот дух прелестной невинности и запечатлел на бумаге.
Глава 6
Грязнуля Джоан не торопится, подумала я.
И тут она вошла. Все те же жиденькие светлые волосы, прядь которых, словно свесившаяся наискосок занавеска, прикрывает один глаз. Готовая вот-вот сделать мах – махом я называла ее привычку время от времени резким движением головы откидывать эту вечно нависающую прядь назад: хоп – и voila! – оба глаза появляются на лице, но только на мгновение, прядь тут же падает обратно, снова превращая ее в циклопа. Но в этот краткий миг освобождения, пока оба глаза доступны взору и взирают сами, наблюдатель – в данном случае я – испытывает такое облегчение, такую радость, что столь стремительная утрата этой радости едва ли не вгоняет в депрессию.
Для обсуждения подробностей у меня не было настроения. Пронизывающий утренний холод на пристани пробрал меня до самых моих «старушечьих костей», как я их – предательски – мысленно называла. Я ждала, надраивая стекло, которое предстояло вставить в раму и закрепить. В самом этом процессе заключено нечто, свойственное ожиданию: медленный ритм однообразных движений, молчание…
– Привет, Джоан, – сказала я.
– Привет, – без всякого выражения отозвалась она. – Благополучно проводили Сасси?
– Да. – Мои движения стали кругообразными.
– Хорошо, – так же безразлично обронила она. Мне ничего не оставалось, как совершить непоправимый шаг, спросив:
– Ну, как дела?
В ожидании ответа, отлично зная если не его суть, то тон, каким все будет высказано, я думала: должна же она хоть когда-нибудь мыть эти свои чертовы волосы – но когда? Что же ей, стремглав лететь домой в пятницу вечером, совать голову под душ, все выходные ходить чистенькой, сияющей и очаровательной только для того, чтобы в понедельник, по возвращении сюда, снова превратиться в туже пыльную мышь с засаленными волосами? Она работала у меня с тех пор, как окончила школу, то есть более десяти лет, и за все это время я не припомню ни единого случая – я с еще большим остервенением принялась тереть стекло, – когда бы от ее волос пахло шампунем и они блестели. Кроме нее у меня служил еще Рэг, выполнявший почти все столярные работы. У него косил глаз. Неужели мне на роду написано быть окруженной уродством? Неужели я обречена выслушивать их исповеди, вздыхать и качать головой, не имея возможности избавиться ни от затхлого запаха ее волос, ни от неуютного ощущения, которое испытываешь оттого, что не знаешь, куда смотрит Рэг, когда говорит с тобой? Отдающийся в голове гулким эхом ответ был – да!
Услышав, как Джоан вздохнула, я выжидательно подняла голову и поняла, что разгадала знак правильно. Мах, вступительный мах. И вдруг вместо того, чтобы принять предстоящее как неизбежность – за столько лет я уже привыкла ко всевозможным вариациям того, что она собиралась сообщить, – я почувствовала, как во мне закипает ярость.
– Господи, тетушка Эм, какие же сволочи эти мужики!..
Ну вот. Снова завела свою песню. Так я и знала.
– Представляете, что он сотворил в субботу? – Она сделала паузу.
И тут случилось нечто неожиданное. Вместо того чтобы сказать: «Нет, не знаю, расскажи» или «Ох, ты моя бедняжка…», как всегда делала добрая тетушка Эм, я выпалила не то что неприветливо, а прямо-таки язвительно:
– Нет, Джоан, не знаю. Что же такого сотворил этот овощ в субботу? Изжарил кенара в микроволновке?
Джоан посмотрела на меня. Мах. Взгляд был удивленно-обиженным. Рот так и остался открытым, но из него не вылетело ни звука. Что ж, вот и прекрасно. Испытывая невыразимое мстительное удовольствие, я продолжила, считая на пальцах:
– Джоан, я уже наслышана о Шоне, Роберте, Лусиане, Енохе. Теперь еще один, точно такой же, как все предыдущие. Какой из известных сценариев был разыгран на сей раз? Дай догадаюсь. Он валялся в постели до трех часов дня? Чинил свой мотоцикл твоим хлебным ножом? Когда он встал наконец в три часа, ты обнаружила, что в постели он был не один? – Мой голос звенел. Пучок волос, похожий на паклю, свесился снова, она опять стала одноглазой. – Надел твое любимое белье? Не хочет пополам платить за телефон? Съел кенара, зажаренного в кляре из дерна?
Мах – и она глухо сказала:
– Да, он изменил мне с другой. – Волосы упали, закрыв глаз.
– Меня это не удивляет! – крикнула я. – Тебе следует чаще мыть голову!
Она моргнула единственным глазом.
– По крайней мере, он хоть с кем-то спит. По крайней мере, вы спите вместе… – К этому моменту мне уже стало стыдно. – Бьюсь об заклад, что даже кенар до того, как он его изжарил, делал это!
Глаз выпучился.
– Тетушка Эм, – робко произнесла она, – разве канарейки это делают?
– Провались все к чертовой матери! – завопила я. – Очень жаль, если не делают!
