Томаса, она была больна Томасом. Так или иначе, она все равно умерла бы от Томаса.
Помолчав, Петер говорит:
— Многие люди ушли за границу в этот смутный период, когда граница не охранялась. Почему вы не воспользовались этим, чтобы отправиться к брату?
— Я ни секунды не думал об этом. Как бы я оставил мальчика одного?
— Вы могли бы взять его с собой.
— Невозможно пускаться в подобные приключения с таким маленьким ребенком.
— Пускаются на что угодно, когда угодно, с кем угодно, если действительно этого хотят. Мальчик — всего лишь предлог.
Лукас опускает голову:
— Мальчик должен остаться здесь. Он ждет возвращения матери, он бы со мной не пошел.
Петер не отвечает. Лукас поднимает голову и смотрит на Петера:
— Вы правы. Я не хочу ехать к брату. Он сам должен вернуться, потому что это он уехал.
Петер говорит:
— Тот, кого не существует, не может вернуться.
— Клаус существует и он вернется!
Петер подходит к Лукасу и сжимает ему плечо:
— Успокойтесь. Вы должны наконец взглянуть правде в глаза. Ни ваш брат, ни мать мальчика не вернутся, вы прекрасно это знаете.
Лукас шепчет:
— Нет, Клаус вернется.
Он падает навзничь, стукается лбом о низкий столик и распластывается на ковре. Петер втаскивает его на диван, смачивает полотенце и вытирает залитое потом лицо Лукаса. Когда Лукас приходит в себя, Петер дает ему воды и протягивает зажженную сигарету:
— Простите меня, Лукас. Давайте больше не
говорить об этих вещах. Лукас спрашивает:
— О чем мы говорили?
— О чем?
Петер зажигает другую сигарету:
— Конечно, о политике. Лукас смеется:
— Должно быть, это было очень скучно, раз я
заснул у вас на диване.
— Да, вот именно, Лукас. Политика всегда наводила на вас скуку, правда?
Мальчику шесть с половиной лет. В первый день школьных занятий Лукас хочет пойти с ним, но мальчик предпочитает идти один. Когда в полдень он возвращается, Лукас спрашивает, как вес прошло, мальчик отвечает, что все было очень хорошо.
В следующие дни мальчик говорит, что в школе все в порядке. Но однажды он возвращается с разбитой щекой. Он говорит, что упал. В другой день у него красные пятна на правой руке. Назавтра все ногти на этой руке, кроме ногтя большого пальца, чернеют. Мальчик говорит, что прищемил себе пальцы дверью. Несколько недель ему приходится писать левой рукой.
Однажды вечером мальчик приходит домой с разбитыми и опухшими губами. Он не может есть. Лукас ни о чем его не спрашивает, он понемногу поит мальчика молоком, потом кладет на кухонный стол носок, набитый песком, острый камень и бритву. Он говорит:
— Этим оружием мы оборонялись против других детей. Возьми его. Защищайся!
Мальчик говорит:
— Вас было двое. А я один.
— Одному тоже надо уметь защищаться.
Мальчик смотрит на предметы, лежащие на столе:
— Я не хочу. Я никогда бы не смог кого-нибудь ударить, кого-нибудь ранить.
— Почему? Другие тебя бьют, ранят.
Мальчик смотрит Лукасу в глаза:
— Телесные раны, которые я получаю, не имеют значения. Но если бы мне пришлось кому-нибудь их нанести, это стало бы для меня раной иного рода, которую я не смог бы вынести.
Лукас спрашивает:
— Хочешь, я поговорю с твоим учителем?
Мальчик говорит:
— Ни за что! Я запрещаю тебе это! Никогда этого не делай, Лукас! Разве я жалуюсь? Разве я прошу тебя помочь? Дать мне оружие?
Он сбрасывает со стола носок, камень и бритву:
— Я сильнее их всех. Я храбрее и, главное, умнее. Это единственное, что имеет значение.
Лукас выбрасывает камень и набитый песком носок в помойку. Он складывает бритву и прячет ее в карман:
— Я еще ношу ее с собой, но никогда ею не пользуюсь.
Когда мальчик лежит в постели, Лукас входит к нему в комнату, садится на край кровати:
— Я больше не буду вмешиваться в твои дела, Матиас. Я больше не буду задавать тебе вопросы. Когда ты захочешь уйти из школы, ты скажешь мне, правда?
Мальчик говорит:
— Я никогда не уйду из школы.
Лукас спрашивает:
— Скажи мне, Матиас, иногда по вечерам, когда ты один, ты плачешь?
Мальчик говорит:
— Я привык быть один. Я никогда не плачу, ты же знаешь.
— Да, знаю. Но ты и никогда не смеешься. Когда ты был маленьким, ты все время смеялся.
— Это, наверно, было до смерти Ясмины.
— Что ты говоришь, Матиас? Ясмина не умерла.
— Нет. Она умерла. Я давно это знаю. Иначе она бы уже вернулась.
Они молчат, потом Лукас говорит:
— Даже после отъезда Ясмины ты еще смеялся, Матиас.
Мальчик смотрит в потолок:
— Да, может быть. До того, как мы покинули Бабушкин дом. Не надо было уезжать из Бабушкиного дома.
Лукас берет лицо мальчика в свои ладони:
— Наверно, ты прав. Наверно, нам не надо было уезжать из Бабушкиного дома.
Мальчик закрывает глаза, Лукас целует его в лоб:
— Спи хорошо, Матиас. А если тебе станет слишком тяжело, слишком грустно, и если ты не хочешь ни с кем об этом говорить, пиши. Это поможет тебе.
Мальчик отвечает:
— Я уже написал. Я обо всем написал. Обо всем, что со мной случилось с тех пор, как мы здесь живем. О моих страшных снах, о школе, обо всем. У меня тоже есть своя толстая тетрадь, как у тебя. У тебя их несколько, а у меня только одна, она еще тоненькая. Никогда я не позволю тебе ее прочесть. Ты запретил мне читать твои тетради, я запрещаю тебе читать мою тетрадь.
В десять часов утра в магазин входит пожилой бородатый мужчина. Лукас уже видел его. Это один из лучших его покупателей. Лукас встает и с улыбкой спрашивает его:
— Что вам угодно, сударь?
— У меня есть все, что нужно, спасибо. Я пришел поговорить с вами о Матиасе. Я его школьный учитель. Я отправил вам несколько писем с просьбой зайти ко мне.
Лукас говорит:
— Я не получал ни одного письма.
