Вот наш диалог:
— Я грела обед три раза.
— Я не голоден. Свари мне кофе.
— Сейчас два часа. Как ты можешь так долго спать?
— Я писал до пяти утра. Я художник. Я имею право работать, когда хочу, когда мне позволяет воображение. Писать — не то что шить платья. Запомни это раз и навсегда, София.
Сестра смотрела на меня с восхищением:
— Ты прав, Виктор, прости меня. Ты скоро закончишь писать свою книгу?
— Да, скоро.
— Какое счастье! Это будет прекрасная книга. Те несколько глав, которые я прочла, убедили меня в этом.
Я подумал: «Дура несчастная!»
Я пил все больше и больше, я постепенно терял осторожность. Я забывал пачки сигарет в кармане пальто. Моя сестра под предлогом чистки обшаривала мои карманы. Однажды она вошла ко мне в комнату, размахивая полупустой пачкой:
— Ты куришь!
Я с вызовом ответил:
— Да, курю. Я не могу писать, если не курю.
— Ты обещал мне не курить!
— Я сам себе это обещал. Но я понял, что не могу писать, если я не курю. Для меня это вопрос самоощущения, София. Если я брошу курить, то брошу писать. Я решил, что лучше продолжать курить и писать, чем жить и не писать. Я приближаюсь к концу книги, тебе надо дать мне свободу, София, чтобы я мог закончить книгу, и не важно, курю я или нет.
На сестру это произвело большое впечатление, она ушла, потом вернулась с пепельницей и поставила ее на мой письменный стол:
— Тогда кури, это не так страшно, если ради книги…
Чтобы выпить, я применял следующую тактику: я покупал литровые бутыли водки в разных кварталах города, стараясь не заходить два раза подряд в один и тот же магазин. Я проносил бутылку во внутреннем кармане пальто, прятал в коридоре, в корзине для зонтов, а когда сестра выходила или ложилась спать, я забирал бутылку, запирался у себя в комнате, пил и курил до поздней ночи.
Я избегал кафе, возвращался с прогулки трезвым, и все шло хорошо у нас с сестрой до этой весны, когда София стала терять терпение:
— Когда ты наконец закончишь свою книгу? Так не может продолжаться. Ты никогда не встаешь раньше двух часов дня, ты плохо выглядишь, ты так заболеешь, и я тоже.
— Я закончил ее, София. Теперь мне надо ее исправить и отпечатать на машинке. Это большая работа.
— Я никогда не думала, что написать книгу занимает столько времени.
— Книга — это не платье, София, не забывай.
Пришло лето. Я ужасно мучился от жары. Я проводил дни в лесу, лежа под деревом. Иногда я засыпал, мне снились какие-то смутные сны. Однажды во сне меня застала гроза, ужасная гроза. Это было четырнадцатого августа. Я, как смог быстро, несмотря на больную ногу, покинул лес. Я бросился в ближайшее кафе. Там сидели и пили рабочие, простые люди. Все они радовались грозе — уже несколько месяцев не было дождя. Я заказал лимонад, они засмеялись, и один из них протянул мне стакан красного вина. Я взял его. Потом я заказал бутылку и угостил всех вином. Так и продолжалось, пока дождь не стих, я заказывал одну бутылку за другой, я чувствовал себя чудесно, я был окружен дружеской теплотой. Я потратил все деньги, которые у меня с собой были. Мои приятели, один за другим, уходили, а мне не хотелось идти домой: я чувствовал себя одиноким, у меня не было дома, я не знал, куда идти, я хотел бы вернуться к себе, в книжный магазин, в маленький далекий город, который был идеальным местом. Теперь я знал это наверняка: мне не надо было уезжать из этого приграничного города, не надо было переезжать к сестре, которую я ненавидел с детства.
Хозяин кафе сказал:
— Закрываемся!
На улице левая больная нога подвернулась, и я упал.
Что было дальше, я уже не помню. Я проснулся, весь в поту, у себя в кровати. Я не осмеливался выйти из комнаты. Ко мне медленно возвращались обрывки воспоминаний. Хохочущие вульгарные лица в пригородном кафе… Потом дождь, грязь… мундиры притащивших меня полицейских… растерянное лицо сестры… я кричу ей оскорбления… полицейские смеются…
В доме было тихо. На улице снова пекло солнце, от жары можно было задохнуться.
Я встал, вытащил из-под кровати свой старый чемодан, начал складывать в него одежду. Это был единственный выход. Уехать отсюда как можно скорее. У меня кружилась голова. Глаза, рот, горло горели. Я почувствовал головокружение и вынужден был сесть. Я подумал, что никогда не смогу добраться до вокзала в таком состоянии. Я порылся в корзине для бумаг, нашел там едва начатую бутылку водки. Я стал пить из горлышка. Я почувствовал себя лучше. Ощупал голову: за левым ухом у меня была болезненная шишка. Я снова взял бутылку, поднес ее ко рту, и в комнату вошла сестра. Я поставил бутылку и стал ждать. Сестра тоже ждала. Молчание длилось долго. Она сама прервала его спокойным и странным голосом:
— Что ты хочешь мне сказать?
— Ничего. Она завопила:
— Это слишком просто! Это было бы слишком просто! Он ничего не хочет сказать! Его, мертвецки пьяного, валяющегося в грязи, подбирает полиция, и ему нечего сказать!
Я сказал:
— Оставь меня в покое. Я ухожу.
Она зашипела:
— Да, я вижу, ты складываешь чемодан. Но куда ты пойдешь, дурак несчастный, куда ты пойдешь без денег?
— У меня в банке еще остались деньги от продажи книжного магазина.
— Да ну? Интересно, сколько же там осталось денег? Ты продал его за бесценок, свой книжный магазин, а ту каплю денег, которую ты за него получил, растратил на выпивку и сигареты.
Естественно, я никогда не говорил ей о золотых и серебряных монетах, и о драгоценностях, которые я получил кроме денег и которые я также положил в банк. Я просто ответил:
— У меня еще достаточно денег, чтобы уехать. Она сказала:
— А я? Мне никто не заплатил. Я тебя кормила, лечила, ты у меня жил. Кто мне за все это заплатит?
Я захлопнул чемодан:
— Я заплачу тебе. Позволь мне уехать. Вдруг, смягчившись, она сказала:
— Не будь ребенком, Виктор. В последний раз я тебя прощаю. То, что произошло вчера вечером, было всего лишь случайностью, срывом. Все переменится, когда ты закончишь свою книгу.
Я спросил:
— Какую книгу?
Она подняла мою «рукопись»:
— Вот эту вот книгу, твою книгу.
— Я не написал в ней ни единой строчки.
— Тут почти двести машинописных страниц.
— Да, две сотни страниц, переписанных из первых попавшихся книг.
— Переписанных? Я не понимаю.
— Ты никогда ничего не поймешь. Эти двести страниц я переписал из книг. Там ни одной моей строчки.
Она смотрела на меня. Я поднес к губам бутылку и стал пить. Долго. Она покачала головой:
— Я тебе не верю. Ты пьян. Ты говоришь неизвестно что. Зачем тебе это делать?
