продолжал, надрываясь от жалости к себе, упрекать Ляпунова так, точно тот делил с ним досуг в хорошие дни и отшатнулся от него в беде.
— Ладно, хватит. Счастливых каникул! — прервал его Ляпунов.
— Мои каникулы уже там будут, — ответил, понизив голос, Шустиков, — где сейчас Костяшкин. Понятно?
— Да брось! Ты серьезно?.. — спросил пораженно Ляпунов, разом переменив тон.
Шустиков кивнул, быть может удовлетворенный отчасти, что смог ошарашить Ляпунова, прощально махнул рукой и пошел прочь по бульвару.
Компания накинулась на Ляпунова: что имел в виду Шустиков, когда говорил, что Женька побоялся его к себе пустить? Почему Щустиков намекал, что хотел погулять в последний раз?
— А черт его знает, на что он намекает! — беспечно пропел Женька, пытаясь отшутиться. — Услышал насчет нашей встречи, стал напрашиваться, я его отшил.
— А чего ж он тогда тебе: «побоялся, побоялся»? — спросил Кавалерчик.
— Да тут такая история… — неохотно сказал Ляпунов. — Встретил я его, значит, дня три назад, прошу прощения, в бане. Одеваемся рядом. Он мне показывает часы ручные с серебряной браслеткой. «Хороши?..» — «Хороши, — говорю. — Откуда у тебя?» Отвечает: «Достал». Я еще раньше почему-то понял, что не дареные. «Не купишь у меня? — спрашивает. — Им цена четыреста рублей, отдам за триста пятьдесят». — «Нет, говорю, не требуется». Он вздыхает: «Придется в скупку нести». Потом меня просит: о часах — никому. А напоследок стал ко мне на Новый год навязываться.
— Вот подлец! — сказал Валерий.
— Н-да, действительно, — произнес Станкин с тем напряженным выражением лица, которое не разглаживается, пока человек не свыкнется с услышанным.
— Да не скажи он про часы, я б его все одно не пустил. Душа к нему не лежит, и все, — добавил Ляпунов, как бы успокаивая товарищей тем, что Шустиков никоим образом не мог оказаться с ними за одним столом.
Все помолчали.
— Между нами девушками говоря, — нарушил тишину Гайдуков, — дабы, как выражаются ученые люди, поставить точки… Стась, над чем вы ставите точки?..
— Над «и», — откликнулся Станкин с постным видом, осуждающим Игорево балагурство.
— Так вот, чтоб поставить эти точки: стянул, что ли, Лешка Шустиков часишки с браслеткой?.. Или как? А, Ляпа?
— Стянул ли, нет ли, а была у них с Костяшкиным афера — это точно. Ну, шут с ними, ребята! — заключил Ляпунов.
— Жень, — сказал Станкин, волнуясь, — это паршивая история, конечно… Но у меня к Шустикову доверия не было. Нет, знаешь, такого впечатления: невероятно! Этого нет. Но я не могу представить другого. Ты же фактически знал об этой уголовщине и никому ни слова не сказал! Мы же узнали случайно.
— И что переменилось, — осведомился Ляпунов, — оттого, что теперь узнали?
— Как «что»?
— Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?
— Поставил бы в известность, как же иначе?
— Кого? О чем?
— О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было сказать в школе.
— Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил. И что?
— Ничего не вышло, — сказал Валерий. — Отвертелись оба.
— Все-таки, — упорствовал Станкин, — не нужно доходить до абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне вероятно, помогло бы.
— Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы…
— …доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся ворюга? — докончил Ляпунов.
— Так что, с этой точки зрения, остается — невмешательство? — наседал Станкин.
— Молодцом, Стасик, всегда бы так! — и поддержала и уколола Лена.
— Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! — произнес Станкин, точно втолковывая.
— Жуть все-таки, а, Ленка? — поежилась Терехина.
— Об уголовном! — отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.
В разговор вклинился Кавалерчик.
— Ребята, — сказал он примирительно, — к чему спорить, что надо было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно понять…
— За решеткой, если Лешка не врет, — сказал Ляпунов.
— Вот о том, что слышали мы все, — Кавалерчик обвел рукой остановившуюся полукругом компанию, — мы можем сообщить. Всем уж поверят.
— Резонно, — одобрил Станкин.
— А по мне, — сказал Ляпунов, — хоть Лешке часы, конечно, достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.
— Ну, знаешь, с такой позиции… — возмущенно начал Станкин.
— Действительно, Женька! — укоризненно вставила Терехина.
— Погоди, — ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, — ведь Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков — он паршивый тип, а насчет «полундры» фискалить все же не побежал.
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
— Дело Кавалерчика, — сказала она, — это была ерундистика. Раздули муху до размеров слона.
— Конечно, — ответил Ляпунов. — Только мы ж этого на собрании не говорили. А просто «муху» на «божью коровку» подменили. Так?
— Ой, Женька уж скажет! — вздохнула Терехина с нежностью и сокрушением.
— И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, — продолжал Ляпунов, — как бы он нашу «полундру» не выдал. Вот какая вещь…
«Вещь» была серьезная.
— Что же, — сказала решительно Лена, — если получается, что фокус с «полундрой» заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде всего самим открыть, что это был фокус.
— Неплохо! — похвалил Ляпунов. — А как сам Борис?..
Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел, вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.
— А по-твоему, Саблин? — спросил Ляпунов. — Открыть про «полундру»?
— Ни за что! — резко, громко отрубил Валерий. — Получится такая заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!
— Резонно, — заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.
— У меня предложение, — сказал Гайдуков. — Сейчас примете единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же новогодняя ночь…
На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким образом, прекратился.
— Так, — сказала вкрадчиво Лена после паузы, — значит, отвоевался, Валерик?
Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс «ик» — уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был пренебрежительно-уничижительным.
— Как это — отвоевался? — переспросил Валерий хмуро.
