действительно была! К месту вспомнилась давняя экранизация романа «Час Быка». Там трое землян отправляются в экспедицию в город Кин-Нан-Тэ и сталкиваются с бандой «осквернителей двух благ», подонками и отморозками. Землянам надо было прорываться с боем, а они сидят и ждут подмоги. Кто-то из них даже восклицает: «Не прорываться же, спасая наши драгоценные жизни!» А почему бы и нет? Самое интересное, что в конце, так и не дождавшись помощи извне, земляне обрушили инфразвуком старую башню, и та рухнула, погребая и высокоморальных пришельцев, и аборигенов, нравственных уродцев. И какой смысл был холить и лелеять драгоценные жизни той мрази, которую все равно размазали тонким слоем?
Восприятие другого человека равным тебе – это величайшее достижение, главная составляющая морального благосостояния. На Земле. А в Глубоком Космосе? Как быть, если встреченный тобой гуманоид гораздо хуже тебя? Что делать, если данный носитель разума склонен только пищеварить, потреблять этиловый спирт, разведенный с водой в пропорции сорок на шестьдесят, и совершать половые отправления? И как поступить, если данное существо жаждет продырявить тебя колющими и режущими предметами без должной дезинфекции и анестезии?
Наверное, самое главное, глубинное знание, которое преподается галактисту, это как раз умение видеть гада в человеке. И оценивать встречного-поперечного не с высот морали и этики, а с позиций здорового эгоизма.
Когда привыкаешь к подобным понятиям, то начинаешь выводить для себя иные формулы нравственности и решаешь Проблему Бескровного Воздействия в упрощенном варианте: нельзя причинять смерть ребенку, женщине, старику, безоружному или пленному. На остальных это правило не распространяется.
А иначе просто нельзя! Ну невозможно было в чем-то убедить «осквернителей двух благ», нельзя доказать их вину и объяснить собственную правоту. Они бы не поняли – им просто нечем было понимать! Такие индивиды близки к анацефалам, мозги они хоть и имеют, однако не пользуются ими.
«Но убивать-то зачем?! – заламывают руки человеколюбы. – Что вам, какого-нибудь самбо мало или гипноизлучателя?» Великие небеса, черные и голубые! Как объяснить этим прекраснодушным гуманистам, что ситуации бывают разные? Что, когда на твоего друга наседает безумная толпа линчевателей, надо стрелять в нее, чтобы разбежалась и не успела растерзать. Что если не ликвидировать палача, карателя, правителя-изверга, то от его руки или по его приказу умрут сотни и тысячи ни в чем не повинных людей.
Но гуманистам этого не понять. Мозги у них есть, но всякие допущения о жестоком обращении с людьми блокируются, не допускается и мысли об этом. Потому что мучать и убивать нехорошо, а все галактисты – бяки. И вообще – возлюби ближнего и дальнего.
Правда, когда эти разносчики добра и податели любви к человеку попадают в заварушку, они не вырывают сердца из груди, чтобы осветить путь толпе на манер Данко, а прячутся за спины галактистов.
Данко. Пылкий межеумок. Вывести людей на свет – это было правильным решением, самым добрым. Но сердце-то зачем удалять? Тут даже не в том дело, что горящий миокард Данко толпа втоптала в землю, дело в необратимости глупого поступка. Отдать свою жизнь – не подвиг, умереть проще всего. Не подчинил своей воле рефлексы, послушался выброса гормонов – и бросился наперерез, прикрывая грудью товарища. И что? А ничего. Принял пулю в грудь или импульс лучемета – и сдох. А товарища добьют вторым выстрелом.
Герой – тот, кто ищет и находит, борется и выигрывает, спасает и охраняет, принимая на себя все удары жизни, а умереть себе не позволяет, потому что мертвый воин – побежденный воин, это поддавки врагу. Смерть – всегда маленькое предательство. Погибая, ты выбываешь из боя, создавая слабое звено в цепи обороны и умаляя силы соратников. Ты уже не сможешь прикрыть своего. Настоящий воин тем и ценен, что не дает врагу шанса уничтожить себя, зато сам делает всё, чтобы живая сила противника понесла убыль.
– Кхенти! – расслышал Давид голос Кагаги. – Теперь нам на юг надо. Обогнем Город и через солончаки доберемся до Пустынных гор!
– Веди, – ответил младший приор, – мы за тобой.
Подъем к леднику был пологим и нескончаемым. К югу и северу тянулись громады хребта – многие десятки вершин, вздыбленных на пугающую высоту и разделенных перевалами. По ту сторону текла река Зеленая, а еще дальше горы выглаживались в теплые хляби Великого Болота, где рушились муссонные ливни и было душно как в бане. Парилка…
Давид огляделся. Да-а… Тут-то не попаришься… Вокруг разлеглась унылая ледяная тундра, щебнистая и каменистая, кое-где она шла волнами и дыбилась скалами. Высота три пятьсот. Или все четыре.
Задышливо хватая неутоляющий воздух, Давид осмотрелся. У его ног громоздились Пустынные горы, пересеченные тысячью каньонов и ущелий, долины, инкрустированные серебряными проволоками рек. Сердце по-прежнему часто колотилось, а голова гудела от усталости, и все-таки скупая суровая красота гор трогала Давида.
– Еще немного… – сказал, отпыхиваясь, Кагаги. – Скоро уже…
Долгоноги, уныло качая головами, проехали мимо трех разноцветных бессточных озер, и Давид увидел вдали зеленую массу ледника, несущего свои растрескавшиеся волны в долину.
Тропа сначала вилась по горному плато, а затем резко пошла вниз вдоль обрыва и уткнулась в первые морены, притащенные ледником. Дальше лежал плоский пустынный дол, серый, кое-где меченный зелеными мазками кустарника и хилых рощиц. Долину ограждали два ряда пиков – черных и рыжих, а поверху стелилась розовая полоса неба.
Тропа пересекла обширную скалистую равнину и повела гвардейцев по обрыву вдоль горной реки. Поток разбух, словно на дрожжах, и цвета был похожего – желтоватого от взвеси суглинка. С глухим ревом река ворочала камни, топя их в пенных водоворотах, выскребая ими скальное ложе. Быстрые струи свивались в тугие жгуты, расплетались, проскакивая теснины, и тут же ниспадали в клокочущий водокрут.
– Кхенти! – крикнул Кагаги. – Смотри! Виштальский посмотрел вниз, присмотрелся – и разглядел неширокую тропу, обходящую гору. По тракту ползли букашки, распуская по ветру пыльные шлейфики. Одна… две… три букашки.
– Звери саах, – хмуро сказал Зесс. – До них… Так… Миль тридцать. Часа за два доберутся!
– Плохо… – помрачнел Когг. – И в долине не спрячешься, и в горы не уйдешь…
– Уйдешь! – уверенно сказал Кагаги. – Махнем через ледник!
Рыцари развернули долгоногов и направили их в сторону, туда, где в долину спускался глетчер, крутой, как ледовая горка. Прямо ехать не получалось – то холм мешал, то скала, то целое озеро грязи не к месту попадалось. Когда они подъехали к нависающим громадам мутного льда, вдали заклубилась пыль – это поспешали чудовища, взявшие след вкусных людей.
– Быстрее! – поторопил друзей Кагаги.
Долгоноги, корячась на грядах морен, довезли седоков к фронтальному откосу—лбу ледника, который достигал в высоту метров пятьдесят и был разбит расселинами, как торт на куски. Из-под тела ледника вырывались потоки чистейшей талой воды, а из расселин несло холодом и сыростью.
Рыцари по одному въехали в крайнюю левую распадину, одолевая каменистый откос, и двинулись потихоньку вперед. Сразу стемнело и резко похолодало, гладкие стены отдавали синевой бирюзы и почти сходились вверху, светясь бутылочно-зеленым. За очередной узостью бравые гвардейцы выбрались в довольно-таки обширную котловину, ледяные бока которой расходились вверх воронкой.
– Я – наверх, – сказал Кагаги, спрыгивая с седла. – И сброшу вам веревку. Подниму поодиночке троих, вчетвером мы втащим одного долгонога, потом второго, третьего. Запряжем тройку, поднимем еще одного бегуна.
– Всё ясно, – перебил его Давид. – Лезь давай…
Прицепив сзади к поясу моток веревки, Яр вооружился горским топориком и двинулся на штурм. В леднике открывались каверны, выступали надолбы и уступы. А где не за что было уцепиться, спасал топорик. Кагаги поднимался по гладкому льду с небрежной легкостью мухи, ползущей по стеклу. Искристый голубой выступ скрыл его за собой, потом сверху посыпалась ледяная крошка, шурша по стене, и вниз
