Кивнув, Гурьев отложил письмо и принялся за остальные документы.
Полозов угадал. Угадал самым точным и непостижимым образом именно то, что Гурьеву сейчас требовалось. Он поднял голову и резко захлопнул папку:
— Ай да Константин Иванович. Ай да сукин сын. Великолепно. Помните наш разговор в поместье, Вадим Викентьевич? Тот, насчёт экстерриториальности?
— Конечно.
— Так ведь это и есть решение, Вадим Викентьевич.
— Вы что же, — подался вперёд Осоргин. — Вы намерены… это… поддержать?!
— Со всем возможным рвением, господин капитан.
— Зачем?!
— У нас нет здесь друзей, Вадим Викентьевич. И союзниками назвать их можно с большой натяжкой. Друзей и союзников как организации и структуры, действующей самостоятельно и осознанно, — нет. Да это и невозможно. Тогда, в восемнадцатом, всё было ясно. А нынче… Нынче получается так, что враги большевиков – ещё и враги России. А это значит, что и нам не друзья они вовсе. Мы должны стать силой. Только тогда мы можем рассчитывать на что-нибудь, кроме достойной смерти.
— Не может быть, — потерянно проговорил моряк. — Просто ушам своим не верю. Вы что, именно это Константину Ивановичу поручали?! Вот это?!
— Да помилуйте, — Гурьев усмехнулся, а глаза его при этом сверкнули так, что Осоргин почувствовал, как у него засосало под ложечкой. — Я полностью рассчитывал на его инициативу. К моей радости, нисколько не ошибся. У меня на такой план не было ни времени, ни, честно признаться, настроения. А Константин Иванович, как видите, времени даром отнюдь не терял. Отличная идея. И техническая сторона производит довольно-таки солидное впечатление. Конечно, кое-какие детали нуждаются в дополнительной проработке, да и дипломатическим прикрытием необходимо озаботиться. Но в целом – очень, очень неплохо. И крайне вовремя, надо заметить.
— Это… это… — Осоргин буквально задохнулся от избытка захлестнувших его эмоций и закашлялся. — Вы… вы понимаете, что начнётся, когда…
— Пусть начнётся, Вадим Викентьевич. Пусть. Именно в этом, по большому счёту, и состоит наша задача. Чтобы началось. Хотите чего-нибудь выпить?
— Н-не помешает, — всё ещё с хрипотцой в голосе проговорил моряк. — Вы… поедете?
— Нет. У меня настолько плотный график в Лондоне, что я не могу отлучиться. Поедете вы. Мне ещё много чего предстоит. Проинспектируете отряд Константина Ивановича и отвезёте необходимые средства и инструкции. Полагаюсь на вас.
— Хорошо, — Осоргин сделал большой глоток коньяка из бокала и взял с блюдца дольку лимона. — Чёрт возьми, сейчас мне уже совершенно не кажется, что это неосуществимо…
— Вот и прекрасно, Вадим Викентьевич. Приступим.
Эксбери Парк. Апрель 1934 г
— Смотрите, Декстер! — Ротшильд указал рукой вверх. — Как по-вашему, на какой высоте он парит?
— Трудно сказать, сэр, — осторожно проговорил егерь, которому сегодня выпало обслуживать машину запуска тарелок для стендовой стрельбы. Он уже понимал, что задумал Ротшильд, но надеялся, что как- нибудь пронесёт. — Ярдов триста, не меньше. А то и все четыреста.
— Ага, — Ротшильд прицелился.
— Что вы делаете, сэр?! — в ужасе закричал егерь.
— Что?! — удивился Ротшильд, от неожиданности уводя ствол в сторону. — Что такое?! Ах, да, ну, конечно же! Вы правы. Принесите мне что-нибудь посерьёзнее. Что с вами?
— Это… Это беркут, — проговорил Декстер. — Сэр. Это… плохая примета, сэр. Это королевская птица.
— Превосходно. Из него выйдет отличное чучело, настоящее украшение моей коллекции трофеев.
— Сэр, этого нельзя…
— Да что вы такое говорите, Декстер, — почти равнодушно усмехнулся Ротшильд. — Отправляйтесь за ружьём, да поскорее, пока птичка не упорхнула. Когда мне понадобится ваш совет, я непременно им воспользуюсь.
Ротшильд был отличным стрелком, любил оружие и хорошо понимал в нём толк. Ружьё, которое принёс егерь, было настоящим произведением искусства: длинноствольный бокфлинт,[29] выверенный и отлично лежащий в руке, работы знаменитых лондонских «голландцев»,[30] нарезной, с мощным патроном и тяжёлой пулей, мало в чём уступающей пуле чудовищного «нитроэкспресса».[31] Ротшильд считал себя гуманным охотником: страдания мишени никогда не доставляли ему удовольствия, и он предпочитал обходиться, по возможности, одним-единственным выстрелом. У беркута не было ни единого шанса. Егерь отвернулся, когда Ротшильд вскинул к плечу ружьё.
Гурьев услышал крик Рранкара, полный удивления и боли. И увидел землю, приближающуюся к глазам с опасной скоростью. Впрочем, пикировал беркут всегда стремительно. Но на этот раз всё было неправильно.
— Чёрт побери, — красивое лицо Виктора перекосила гримаса досады. — Я же видел, как он упал. Почему собаки не взяли след?
— Собаки натасканы на лисиц и уток, сэр, — тихо сказал егерь, не глядя на Ротшильда. — Орёл – это не утка.
— Вы слишком сентиментальны, дорогой мой. Это не очень-то подходящее поведение для моего егеря, Декстер.
— Прошу прощения, сэр.
— Завтра с утра продолжим поиски. Я не мог промахнуться, эта чёртова птица никуда не денется. Домой!
— Слушаюсь, сэр, — пробормотал егерь. В глазах Декстера стыла бессильная ярость, и он не решился поднять их на барона.
Гурьев добрался до места, где спрятался Рранкар, только к вечеру. Уже стемнело. Лис, что привёл Гурьева сюда, остановился, махнув рыжим с белой кисточкой хвостом, сел на задние лапы, как пёс, и удовлетворённо тявкнул. Гурьев отпустил зверька. Сразу пропали десятки запахов, составлявших живую и разноцветную картинку, куда ярче той, что видели глаза лиса. Запахов было столько, что дух захватывало – в этом ботаническом оазисе второе и третье поколения британских Ротшильдов высаживали самые невообразимые в здешних широтах растения и деревья.
