подступах.
– Плечо не болит? – спросил Мем.
Датар поморщился и отпил вина.
– А как вы думаете? – сказал он. – Если вас ткнуть острием в полпяди длиной, у вас в этом месте заболит или нет? Я такой же живой человек, как и все. Но что-то вы мне задаете не те вопросы, которые хотели. Давайте я вам расскажу что-нибудь. Вот, например, вы сейчас сидите и думаете: быстрей бы все это кончилось. Эта учеба, отцовская воля, посылки у инспектора Нонора, подчинение каждой мелкой сошке в префектуре и лицее, зависимость от навязанного порядка, чужого разумения и желаний. Правильно?.. Быстрее бы кончилась эта часть жизни, вырваться бы из нее, стать взрослым и самостоятельным. А потом, когда взрослость и самостоятельность придет и уйдет, и наступит час, когда нечем дышать, и каждая капля в водяных часах – словно вытекающая жизнь, вот тогда вы подумаете: куда я торопился, куда спешил, куда бежал? Почему не ценил той свободы, которая дана человеку небом, – свободы дышать, видеть, слышать? Вернуть бы теперь это время, когда можно вдохнуть полной грудью, когда радуют солнце и простор, когда можно жить и не мучиться от каждого вздоха и движения, а наслаждаться всеми чувствами, пропуская сквозь себя медленно текущие мгновения?.. Поверьте, господин Мем, вам только кажется, что вы под пятой у обстоятельств, что над вами довлеют, что вам надо куда-то спешить и к чему-то стремиться, а без этого жизнь ненастоящая. На самом деле вы просто не понимаете, насколько вы сейчас счастливы. Не смущайтесь. Берите вино и пейте. Будьте свободны.
От печи шло тепло. От горячего вина внутри разливалось приятное спокойствие. Мем расстегнул верхние пуговицы форменного кафтана и полуприкрыл глаза. Тему для разговора Датар выбрал необыкновенную. Мему подумалось, что молодые люди обычно не способны глубоко прочувствовать печальную быстротечность жизни. Впрочем, это, наверное, была какая-нибудь из записанных в старых книгах проповедей из цикла «кто о чем, а монах о смерти»... Тем не менее именно медленно плывущими, обволакивающими мгновениями Мем сейчас наслаждался.
– Весело или не весело, а жить нужно, – сказал он.
– И умирать нужно. Ведь не было такого человека на земле, который бы жил и не умер, – сказал Датар, снова наполняя вином чашки. – Очень мало у людей в этом мире надежд на бессмертие. А вот в том – наоборот, умереть не получится, даже если захочешь. Все, данное человеку Небом, надо принимать и использовать с благодарностью. Даже право на смерть, ибо в определенном понимании и смерть – благо...
– Поэтому вы и говорили Нонору, что смерть вас не пугает, – заключил Мем. – А меня жизнь не пугает. Монахом быть как? Трудно или не очень?
Датар улыбнулся:
– Можно на «ты». Тебе сколько лет?
– Девятнадцать. С половиной.
– А мне двадцать два. Из них неполных семь я живу, а все предыдущие провел в таком аду, что и вспомнить без содрогания нельзя. Мне есть с чем сравнивать «хорошо» и «плохо». Монахом мне быть нетрудно. Мне трудно другое. Трудно доверять себе и другим. А еще труднее – чтобы люди правильно понимали все, что я хочу им сказать. Временами мне кажется – у них что-то с ушами, так трудно до них доходит. Они слышат, но не слушают... Почти все в исповедях вместо воспоминания о своих грехах жалуются на жизнь. Всем кажется, что Небо к ним несправедливо. Один в ссоре с родными, другого обманул компаньон, у третьего тяжба с соседом, четвертого не уважают собственные дети. Дескать, так жить нельзя. Но разве же это печаль? Я уж не говорю про деньги. На мой взгляд, неприятности, за которые можно расплатиться деньгами, вообще ничего не стоят. Но, кажется, большинство людей со мной не согласны. На самом-то деле нельзя жить так, чтоб обязательно был повод оставаться недовольным. Единый дал день, Единый даст и пищу. Только не ропщи, не загоняй себя раньше срока в могилу ненастоящих несчастий. Потому что, когда придут настоящие, время мелочных недовольств будет вспоминаться как лучшее в прожитой жизни. Впрочем, наверное, все это сейчас тебе не очень интересно... Так о чем ты меня так и не спросил?
– Я не спросил, – произнес Мем, – прав ли был Нонор, полагая, что виной вашим... твоим мелочным несчастьям – дамы из Царского Города?
– У тебя иное мнение о моих мелочных несчастьях?
– Признаться, да. Мне думается, бабочку на храм пожертвовали неспроста, но смысл ее – не ревность.
Датар прищурился.
– Скажем так: инспектор Нонор был прав частично. А можно я тоже спрошу? Почему при Ноноре оказалось нельзя упоминать Тайную Стражу?
– Потому что я не хочу ему помогать. Пусть сам собирает информацию. Я своей делиться не собираюсь.
– И много ты уже набрал?
– Достаточно, чтобы начать строить предположения. Например, о том, что бабочка – не только предупреждение, но и напоминание.
– О чем же, интересно услышать?
– Напоминание о том, что эргр Датар попал на высокий островок из низенькой лужи. Предупреждение, что его как вознесли в свое время на горку, так и скатят в лужу обратно, если он не вспомнит об обязательствах и не станет выполнять условия.
– Какие же условия?
– Вот этого не знаю. Эргру Датару должно быть виднее. Похоже, он с кем-то недавно поссорился.
Монаха, как ни странно, весьма откровенные предположения Мема не тронули за живое. Он только чуть поморщился.
– Как думаешь, Нонор вернет мне бабочку? – спросил он.
– Почему бы не спросить у него самого?
– Чем меньше я разговариваю с ним, тем мне спокойнее. Я сказал ему половину правды. Мне неизвестно, в чьем владении пребывала эта бабочка в последние десять лет. Но раньше она принадлежала моей матери. А мать моя вовсе не была придворной дамой...
– Я знаю, – кивнул Мем.
Монах снова разлил вино по чашкам.
– Почему так получается? – спросил он. – Ты вроде бы никто в Первой префектуре. А про что при тебе ни скажи – ты все знаешь. Тебя к ним Тайная Стража подослала?
Мем покачал головой.
– Я люблю одну девушку с Веселого Бережка, – признался он. – Если бы государственным чиновникам не было официально запрещено посещать дома терпимости, в префектуре знали бы в тысячу раз больше о нашем городе, чем полиция знает сейчас.
– И в котором доме там живет твоя девушка?
– В заведении тетушки Ин.
Датар одним глотком допил вино и с грустной улыбкой посмотрел в свою чашку.
– А, – сказал он. – Тогда конечно. Все понятно.
Мем почувствовал, что напоминанием о прошлом испортил Датару настроение, а это скверная плата за гостеприимство. Надо было срочно поменять тему разговора.
– На лютне ты сам играешь?
– Что? – Датар, видимо, задумался и не слышал вопроса. – Что я играю?
– На лютне.
Датар рассеянно кивнул:
– Да, немного.
– Можно мне?
Датар встал и скрылся куда-то в кухонный закут по ту сторону печи. Потом появился оттуда со стареньким ободранным инструментом в руке и ушел снова ставить чайник. Мем попробовал струны. Лютня была еще жива, хотя ее лучшие дни давно миновали. Мем сыграл «Бархатные башмачки», «Ветерок» и еще несколько мелодий из тех, что наиболее любимы были лицеистами из Каменных Пристаней. Монах
