они верили.
И вскоре такой случай представился. В самом начале июля господин де Шателе — суровый, заносчивый служака — предложил перевести одиннадцать солдат французской гвардии, посаженных под арест, из военной тюрьмы Аббеи в грязную тюрьму Бисетр, куда сажали воров и уголовников самого низкого пошиба. Услышав об этом, народ наконец-то ответил насилием на насилие. Толпа в четыре тысячи человек ворвалась в Аббеи и вызволила оттуда не только одиннадцать гвардейцев, но и всех заключённых, кроме одного, оказавшегося вором, которого водворили обратно.
Это было открытое восстание, а привилегированные знали, как справиться с восстанием. Они задушат непокорный Париж железной рукой иностранных наёмников. О мерах быстро договорились. Старый маршал де Бройль[98], ветеран Семилетней войны[99], полный солдатского презрения к штатским и полагавший, что их можно напугать одним видом военной формы, взял управление в свои руки. Его заместителем был Безенваль. В окрестностях Парижа стояли иностранные полки, названия которых действовали на парижан, как красное на быка: полки Рейсбаха, Дисбаха, Нассау, Эстергази и Ремера. Швейцарцы были посланы для подкрепления к Бастилии, в бойницах которой уже с 30 июня виднелись угрожающие жерла заряженных пушек.
10 июля выборщики вновь обратились к королю с просьбой убрать войска. На следующий день им ответили, что войска нужны для защиты прав Национального собрания! А ещё через день, в воскресенье, филантроп доктор Гильотен[100], чьё приспособление для безболезненной смерти вскоре найдёт столько работы, явился из Собрания, членом которого был, чтобы заверить парижских выборщиков, что, вопреки видимости, всё идёт хорошо, так как Неккер ещё твёрже, чем всегда, держится в седле. Гильотен не знал, что в этот самый момент столь часто удаляемый и призываемый господин Неккер снова изгнан камарильей королевы. Привилегированные жаждали финала — и доигрались, дождавшись финала для самих себя.
В это время другой филантроп, также доктор, некий Жан-Поль Марат[101], итальянского происхождения, — публицист, который провёл несколько лет в Англии и опубликовал там ряд работ по социальным вопросам, писал:
«Будьте осторожны! Помните о фатальных последствиях мятежа. Если вы безрассудно прибегнете к нему, с вами поступят как с восставшими, и потечёт кровь».
В то воскресное утро, когда новость об отставке Неккера вызвала смятение и ярость, Андре-Луи был в саду Пале-Рояля — этого средоточия лавок и кукольных театров, игорных домов, кафе и борделей — в саду, где все назначали свидания.
Он увидел, как худощавый молодой человек с лицом, изрытым оспой, который был бы уродлив, если бы не чудесные глаза, вскочил на столик перед кафе де Фуа, размахивая обнажённой шпагой и восклицая: «К оружию!» Народ в изумлении замолчал, и молодой человек, заикаясь, произнёс весьма красноречивую речь, подстрекавшую к действию. Он говорил, что немцы, которые стоят на Марсовом поле[102], сегодня ночью войдут в Париж, чтобы перебить его жителей.
— Давайте наденем кокарду! — воскликнул он и сорвал с дерева листок — зелёную кокарду надежды.
Волнение охватило толпу. Это была разношёрстная толпа, состоявшая из мужчин и женщин всех слоёв общества — от бродяги до аристократа, от потаскушки до светской дамы. С деревьев оборвали все листья, и головы украсились зелёными кокардами.
— Вы — между двух огней, — неистовствовал заикающийся подстрекатель. — Между немцами на Марсовом поле и швейцарцами в Бастилии. К оружию! К оружию!
Волнение бурлило и перекипало. Из Музея восковых фигур, находившегося поблизости, принесли бюст Неккера, а затем бюст этого комедианта, герцога Орлеанского, у которого была своя партия и который, как любой многообещающий оппортунист тех дней, готов был воспользоваться моментом для собственного блага. Бюст Неккера был задрапирован крепом.
Андре-Луи, наблюдавший эту сцену, испугался. Дело в том, что на него произвёл впечатление памфлет Марата, где была выражена мысль, которую он сам более полугода назад высказал перед толпой в Рене. Он чувствовал, что этих людей надо остановить. Этот заика к ночи взбунтует весь город, если ему не помешать. Молодой человек — адвокат по имени Камиль Демулен[103] , который позже стал знаменитым, — спрыгнул со стола, всё ещё размахивая шпагой и крича: «К оружию! За мной!» Андре-Луи стал пробираться к импровизированной трибуне, чтобы загладить впечатление от опасной речи предыдущего оратора. Пробившись сквозь толпу, он вдруг лицом к лицу столкнулся с высоким, прекрасно одетым человеком, на красивом лице которого было суровое выражение, а в больших тёмных глазах — гнев.
Так они долго стояли, глядя в глаза друг другу и не замечая, как мимо течёт толпа. Затем Андре-Луи рассмеялся.
— У этого малого тоже очень опасный дар красноречия, господин маркиз, — сказал он. — Сегодня во Франции много таких. Они вырастают на почве, которую вы и подобные вам оросили кровью мучеников свободы. Возможно, скоро настанет черёд пролиться вашей крови: почва пересохла и жаждет её.
— Висельник! — ответил маркиз. — Вами займётся полиция. Я сообщу начальнику полиции, что вы находитесь в Париже.
— Боже мой! — воскликнул Андре-Луи. — Неужели вы никогда не образумитесь! Как вы можете рассуждать о полиции, когда сам Париж вот-вот обрушится вам на голову или загорится под ногами? Ну что же, господин маркиз, кричите громче. Разоблачите меня здесь, перед этими людьми, — и вы сделаете из меня героя. А может быть, мне разоблачить вас? Пожалуй, так я и сделаю. Мне кажется, пора вам наконец получить по заслугам. Эй, послушайте! Разрешите представить вам…
Но тут людской поток увлёк его за собой, разлучив с господином де Латур д'Азиром. Тщетно пытался он выбраться из толпы. Маркиз, которого завертел водоворот, остался стоять на месте, и последнее, что увидел Андре-Луи, — улыбка на плотно сжатых губах, уродливая улыбка.
Между тем сад опустел, так как все ушли за смутьяном-заикой с зелёной кокардой.
Человеческий поток влился в улицу Ришелье, и Андре-Луи волей-неволей пришлось отдаться его течению, по крайней мере пока не дошли до улицы Случая. Там ему удалось отделиться от толпы, и, не имея ни малейшего желания быть раздавленным насмерть или принять участие в затевавшихся безумствах, он скользнул в эту улицу и пошёл домой в пустую академию. Учеников сегодня не было, и даже господин дез Ами вышел, чтобы узнать новости о событиях в Версале.
Такое затишье было необычным для академии Бертрама дез Ами. На фоне общего застоя в делах Парижа академия фехтования процветала, как никогда прежде. Учитель и его помощник были заняты с утра до вечера, и теперь Андре-Луи платили за уроки, которые он давал, причём половину оплаты удерживал учитель — надо сказать, что такая договорённость устраивала Андре-Луи. По воскресеньям занятия шли только полдня. В это воскресенье тревога и возбуждение в городе достигли такого накала, что, когда к одиннадцати часам никто не появился, дез Ами и Андре-Луи ушли. Они беззаботно простились друг с другом — отношения у них были самые дружеские, — и ни одному даже в голову не пришло, что им не суждено больше свидеться в этом мире.
В тот день в Париже пролилась кровь. На Вандомской площади толпу, из которой выскользнул Андре-Луи, поджидал отряд драгун. Всадники врезались в неё, разогнали народ, разбили восковой бюст господина Неккера и убили одного человека. Им оказался несчастный солдат французской гвардии, который не отступил. Это было началом, а затем Безенваль привёл своих швейцарцев с Марсова поля и выстроил в боевом порядке на Елисейских полях. При них было четыре орудия. Драгуны Безенваля заняли позиции на площади Людовика XV.
Вечером огромная толпа, двигавшаяся по Елисейским полям и Тюильрийскому саду[104], тревожно следила за военными приготовлениями. В адрес иностранных наёмников выкрикнули какие-то оскорбления, и в них было брошено несколько камней. Безенваль, потеряв голову, а возможно, действуя по приказу, послал за своими драгунами и велел им разогнать толпу. Но толпа была слишком густая, так что всадникам трудно было передвигаться. Несколько
