гильотинировали, уничтожили; они верят, что вместо негодяев пришли, неподкупные борцы за справедливость, которые скорее вскроют себе вены, чтобы напоить страждущих, чем незаконно присвоят хоть лиард из национальной казны.
— Прекрасно сказано и свидетельствует о правильном понимании толпы.
Андре-Луи пропустил замечание барона мимо ушей.
— Если бы народу открылось, что те, кто составляет их последнюю надежду, ещё более продажны, чем предшественники, если бы народ убедился, что эти революционеры навязали ему себя хитростью, лицемерием и ложью только для того, чтобы жиреть на развалинах нации, — что бы тогда случилось?
— Если бы это удалось доказать, произошёл бы взрыв. Но как доказать?
— Правда всегда легко доказуема.
— Теоретически — да. Но мерзавцы слишком прочно сидят на своих стульях. С наскоку их не взять.
Андре-Луи не согласился.
— Не может бесчестный человек прочно сидеть, когда окружающие верят в его честность. По вашим словам регент сидит в своём деревянном шале и сочиняет манифесты, призванные расшевелить Европу. А не лучше ли было бы расшевелить население Франции? Разве так уж трудно возбудить подозрение к власть имущим, даже если их считают честными?
Барон просветлел.
— Во имя всего святого! Вы совершенно правы, mon petit! Репутация власть имущих куда уязвимее репутации женщины!
— Вот именно. Спровоцируйте вокруг мошенников скандал, представьте доказательства их продажности и корыстолюбия, и произойдёт одно из двух: либо бунт и переворот с возвратом к власти прежнего правящего класса; либо воцарятся хаос и полная анархия, государственная машина рухнет, неизбежно начнутся голод и разруха и революция пожрёт себя сама.
— Господи, да будет так! — воскликнул де Бац. Он обхватил голову руками, закрыл глаза и задумался. Моро изнывал от нетерпения, но молчал. Когда полковник поднял голову, его гасконские глаза горели. — Безумная, говорите, идея? И всё-таки она осуществима.
— Дарю её вам.
Барон покачал головой.
— Чтобы разработать детали и наблюдать за их исполнением, нужен ум человека, способного родить такую идею. Это задача по зубам только вам, господин Моро.
— Точнее сказать, Скарамушу. Нужен его особый талант.
— Называйте себя как угодно. Вообразите, чего вы достигнете, если ваши усилия увенчаются успехом. А ведь это, если взяться за дело с умом, весьма вероятно. Вы окажетесь в положении спасителя монархии.
— Скарамуш — спаситель монархии!
Де Бац не обратил внимания на его сарказм.
— И подумайте о великой награде, ждущей такого человека.
— Стало быть, вы всё-таки верите в благодарность принцев.
— Я верю в способность такого человека добиться оплаты своих услуг.
Андре-Луи промолчал. Он грезил наяву. Мысль о том, что люди, обращавшиеся с ним с подчёркнутым высокомерием, будут обязаны его гению восстановлением своего могущества, была удивительно приятна. Не менее приятной была мечта о величии, достигнутом собственными стараниями, величии, которое он с радостью разделит с Алиной.
Голос барона вернул его к действительности.
— Ну так как? — спросил де Бац хрипло, нетерпеливо и даже тревожно.
Андре-Луи улыбнулся.
— Пожалуй, рискну.
Глава XIII. ОТЪЕЗД
Господин де Бац снова предстал перед регентом в той же простой комнате того же шале в Гамме. Он стоял перед письменным столом его высочества в ромбе света, падавшего через окно на крашеный пол. Плотно закрытые окна и дверь не пропускали свежего воздуха, и в комнате стоял тяжёлый земляной дух горящего в глиняной печи торфа. Утром началась оттепель, и с карнизов частыми каплями падала талая вода.
Помимо барона на встрече присутствовали ещё трое. Изящный граф д'Аварэ, английскую внешность которого подчёркивал простой синий сюртук для верховой езды и высокие сапоги с отворотами, сидел в центре комнаты, слева от барона. Рядом с ним с самым кислым видом восседал мрачный граф д'Антраг. Брат регента, граф д'Артуа, беспокойно мерил шагами комнату. Его пригласили сразу же, как только стало понятно, куда клонит барон со своими предложениями.
Де Бац закончил свою речь, и в комнате повисла тишина. Регент в задумчивости покусывал кончик гусиного пера. Наконец, он пригласил господина д'Антрага высказать мнение по поводу только что прозвучавших предложений. Д'Антраг не потрудился скрыть своё презрение.
— Дикая затея. Совершенно безнадёжная. Замысел азартного игрока.
Господин д'Артуа остановился. Он умел напустить на себя умный вид, хотя в действительности умом не отличался. Вот и сейчас он благоразумно хранил многозначительное молчание.
Регент поднял глаза на де Баца.
— Согласен, — невозмутимо сказал барон. — Совершенно справедливо. Но смертельную болезнь нельзя вылечить обычными средствами.
— Неверно называть эту болезнь смертельной, — угрюмо поправил его граф д'Артуа. — До этого ещё далеко.
— Я имею в виду положение августейших узников, монсеньор. Оно, я думаю, вы согласитесь, отчаянное, и время работает против них. Нельзя терять ни дня, если мы хотим спасти её величество от ужасной участи, которая выпала покойному королю. Господин д'Антраг называет мой замысел диким. Допустим. Но что может предложить господин д'Антраг взамен?
Господин д'Антраг брезгливо пожал плечами и закинул ногу за ногу.
— Думаю, вам следовало бы ответить, — сказал граф д'Артуа холодным ровным тоном.
Д'Антрагу пришлось подчиниться.
— Что касается попытки спасения её величества, я не вижу оснований, почему бы её не предпринять. Я бы даже сказал, что господин де Бац совершает героический поступок, если он готов рискнуть своей головой. Но что до других, более широких вопросов, которые затронул господин де Бац, то тут я должен сказать честно — его вмешательство серьёзно осложнит работу моих агентов в Париже.
— Другими словами, — задумчиво произнёс Мосье, — вы советуете нам санкционировать действия барона, направленные на спасение королевы, и не давать ему полномочий на деятельность в более широких масштабах?
— Именно так, монсеньор.
На этом обсуждение, возможно, и закончилось бы, если бы не тихое замечание д'Аварэ. Он редко позволял себе высказывать собственное мнение, но регент никогда не оставлял его слова без внимания.
— Но что, если возможность для смелого удара представится сама? Неужели ею следует пренебречь?
Д'Антраг подавил раздражение, вызванное вмешательством фаворита, которого он ненавидел, хотя и не осмеливался высказывать открыто свою неприязнь. Он заговорил самым сдержанным тоном, на который был способен.
— Если такая возможность представится, мои люди будут начеку. Могу заверить вас, господа, я дал им самые подробные указания.
