— Тебе-то что, — сказал он, — ты всегда была платежеспособной.
— Я достаточно платежеспособна, чтобы содержать нас обоих, пока мы с 'Пространством и временем' не подыщем тебе что-нибудь подходящее. По-настоящему подходящее.
Фина пыталась толкнуть его на ту же дорожку. Ее ли он встретил тогда в Айдлуайлде? Или очередного ЧИФИРа, очередную нечистую совесть, донимавшую его под ритм baion?
— Может, я не хочу искать работу. Может, я хочу быть бродягой. Помнишь? Я ведь люблю бродяг.
Она подвинулась, освобождая место, делая неизбежные выводы. — Не хочу больше говорить ни о какой любви, — сказала она, обращаясь к стене. — Это не доведет до добра. Всегда приходится немного обманывать друг друга, Профейн. Почему бы нам не лечь спать?
Нет, он этого так не оставит. — Я только хочу предупредить. Я никого не люблю, даже тебя. Когда и если я буду говорить, что люблю, это всякий раз будет ложью. Даже то, что я говорю сейчас — наполовину спектакль, чтобы выжать сочувствие.
Она притворно захрапела.
— Хорошо, ты знаешь, что я — шлемиль. Вот ты говоришь: «Взаимность». Рэйчел А., неужели ты так глупа? Шлемиль может лишь брать. У голубей в парке, у подцепленной на улице девчонки — плохой ли, хорошей ли, — шлемиль лишь берет, ничего не давая взамен.
— Давай отложим этот разговор, — смиренно предложила она. — Можно же подождать слез, кризиса отношений. Не сейчас, милый Профейн. Давай спать.
— Нет, детка, — он склонился над ней, — я не раскрываю перед тобой закоулки своей души. Я без страха могу говорить, то что сказал, поскольку это не секрет, это у всех на виду. Я тут не при чем, все шлемили такие.
Она повернулась к нему, раздвинув ноги: 'Тихо, тихо, тихо…'
— Разве ты не видишь, — возбуждаясь, хотя сейчас он меньше всего хотел этого, — что если я, как и любой другой шлемиль, позволяю девушке вообразить, будто существует таинственное прошлое — это динамо, только и всего. — Профейн говорил, словно по подсказке ЧИФИРа. — Ничего там нет. Лишь ракушка скунжилле. Милая моя, — он фальшивил изо всех сил, — шлемили пользуются этим, зная, что большинству девушек нужна тайна, романтика. Поскольку девушка знает, что ее мужчина станет безумно скучен, если она дознается до всего, чего только можно. Ты, вот, сейчас думаешь: 'Бедный мальчик, зачем он так себя унижает?' А я пользуюсь этой любовью, которую ты, глупышка, по-прежнему считаешь взаимной, чтобы засунуть тебе между ног — вот так — и взять — вот так, — нисколько не беспокоясь о твоих чувствах и заботясь о том, кончила ты или нет, лишь затем, чтобы считать себя способным заставить тебя кончить… — Профейн говорил, пока оба не кончили, после чего он лег на спину и предался традиционной печали.
— Тебе пора стать взрослым, — наконец произнесла она. — Вот и все, мой невезучий мальчик, неужели тебе никогда не приходило в голову, что в постели мы тоже не только даем? Мы старше, когда-то мы жили внутри вас — пятое ребро, ближайшее к сердцу. Тогда мы обо всем и узнали. Потом сделали это своей игрой, питающей сердце, которое вы считаете пустым, хотя мы-то знаем, что это не так. Теперь все вы сначала живете внутри нас девять месяцев, и потом — всякий раз, когда хотите вернуться обратно.
Он храпел. По-настоящему.
— Милый, какая я все-таки зануда. Спокойной ночи… — И она заснула, чтобы увидеть радостный, красочный и откровенный эротический сон.
На следующий день, выкарабкавшись из кровати, чтобы одеться, она продолжала. — Посмотрю, что у нас есть. Лежи. Я тебя позову. — Это удержало его от того, чтобы вернуться ко сну. Он побродил по квартире, натыкаясь и ругаясь на мебель. 'Подземка', — произнес он тоном нотрдамского горбуна в поисках убежища. Пройойошничав целый день, он выбрался на поверхность ночью, зашел в бар и напился. Дома (дома ли?) Рэйчел встретила его, улыбаясь и играя в свою игру.
— Хочешь стать коммерсантом? Электромашинки для стрижки французских пуделей.
— Ничего неодушевленного, — выдавил он из себя, — рабыни — еще куда ни шло. Она пошла за ним в спальню и, когда он отрубился на кровати, сняла с него ботинки. Даже подоткнула одеяло.
На следующий день похмельный Профейн на стэйтен-айлендском пароме играл в йо-йо, наблюдая, как обнимается, тискается, расстается, соединяется влюбленная молодежь.
Днем позже он проснулся раньше Рэйчел и пошел на фултонский рыбный рынок посмотреть на утреннее оживление. С ним увязался Свин Бодайн. — Мне нужна рыба, — сказал Свин. — Хочу подарить Паоле, хью-хью. — Профейн почувствовал отвращение. Они шлялись по Уолл-стрит, рассматривая стенды немногочисленных брокеров, и так добрели до Центрального парка. На это ушло полдня. Час они наблюдали за светофором. Потом заглянули в бар и смотрели по телевизору мыльную оперу.
Уже вечером они завалились домой. Рэйчел не было.
Вышла заспанная Паола в ночной рубашке. Свин ожесточенно зашаркал ногами по коврику. — О-о, — она увидела Свина. — Можете поставить кофе, она зевнула. — Я пошла спать.
— Правильно, — пробормотал Свин, — ты права, — и, сверкая глазами на ее поясницу, словно зомби проследовал за ней в спальню и закрыл дверь. Варивший кофе Профейн вскоре услышал крики.
— Что случилось? — Он заглянул в спальню. Свин взгромоздился на Паолу и казался привязанным к подушке длинной нитью слюны, блестевшей в белом свете из кухни.
— Помочь? — спросил озадаченный Профейн. — Изнасилование?
— Сними с меня эту свинью! — закричала Паола.
— Эй, Свин! Слезай!
— Я хочу потрахаться, — возразил Свин.
— Слезай.
— Отсоси! — огрызнулся Свин.
— Нет, — Профейн ухватил Свина за ворот свитера и стал стаскивать его с Паолы.
— Эй, ты меня задушишь, — сказал Свин через минуту.
— Именно, — сказал Профейн, — но однажды я спас тебе жизнь, не забыл?
В том-то все и дело. Еще на «Эшафоте» Свин объявил всей внимавшей корабельной братии о своем принципиальном отказе облачаться в любые презервативы, кроме французских. Эти изделия представляли собой обычные кондомы, покрытые рельефным орнаментом (часто с фигуркой на конце) для стимуляции женских нервных окончаний, иным образом не стимулируемых. Из последнего похода в Кингстон на Ямайке Свин привез 50 штук 'Слонов Джамбо' и 50 — 'Микки Маусов'. Однажды их запас иссяк — последний был утрачен неделю назад в памятном сражении на мостике «Эшафота» с бывшим коллегой, младшим лейтенантом Нупом.
Свин со своим приятелем электронщиком Хиросимой проворачивали одно дельце с радиолампами. На таких эсминцах как «Эшафот» электронщики вели собственный журнал учета радиодеталей. Так что Хиросима имел возможность делать приписки и занялся этим, как только нашел нелюбопытного покупателя в центре Норфолка. Время от времени Хиросима воровал лампы, а Свин выносил их на берег в своей дембельской сумке.
Как-то вечером Нуп был вахтенным офицером. Обычно вахтенный стоит на квартердеке, отдавая честь сходящим на берег и поднимающимся обратно на корабль. Еще следит, чтобы все уходили с прямо повязанными шейными платками, застегнутыми ширинками и в своей форме. А также, чтобы никто не выносил и не приносил ничего недозволенного. С недавних пор старина Нуп стал особенно бдительным. Хови Серд — сигнальщик-алкоголик, у которого на ноге образовались две лишенных волосяного покрова полоски от постоянного употребления клейкой ленты для подвешивания под клешами различного бухла с целью снабжения экипажа чем-нибудь повкуснее торпедного сока — был уже близок к успеху, он сделал два шага с квартердека в направлении корабельной канцелярии, когда Нуп, подобно таиландскому боксеру, нанес ему молниеносный удар в икру. Хови замер, а 'Шенли Резерв' вместе с кровью потек на его лучшие увольнительные ботинки. Нуп, разумеется, торжествующе заклекотал. Еще он поймал Профейна, пытавшегося вынести 5 фунтов гамбургеров, умыкнутых с камбуза. Профейн избежал ответственности, разделив добычу с Нупом, погрязшим в матримониальных проблемах и рассудившим, что два с половиной фунта гамбургеров могут послужить мирной жертвой.
Так что пару дней спустя Свин, ясное дело, нервничал, пытаясь одновременно отдать честь, достать удостоверение и увольнительную, не спуская при этом глаз с Нупа и нагруженной радиолампами
