Вестники времен [= Знамя над Тауэром]

— Отсчитайте, сколько нужно…

Считать пришлось долго. Обратно к германцу кошелек вернулся опустошенным на три четверти, а хозяин, упрятав деньги, куртуазно поклонился:

— Спасибо, сударь. Вы, часом, не в Святую ли Землю направляетесь?

— Именно, — подтвердил германец, не желая вдаваться в подробности. — Рога Саладину пообломать…

Собрав ненужные сейчас железки в мешок и водрузив его на заводную лошадь, которая, возмущено прижав уши, подогнула задние ноги — дескать, сколько можно навьючивать всякой дребедени на бедное животное! Гунтер вместе с рыцарем покинули двор немногословного оружейника, не забывшего, однако, пожелать благородным господам удачи и побед.

— Куда теперь? — спросил германец. Чувствовал он себя немножко необычно. И, казалось, что все смотрят на него с удивлением — человек в кольчуге? Наваждение, однако, быстро исчезло — на самом деле парочка вооруженных дворян выглядела самым заурядным образом. Тем более, что в Руане, похоже, военных было больше, чем ремесленников и прочих городских жителей.

— Сначала к красильщику, — определил сэр Мишель. — Щит расписать. Потом к шорнику — тебе пояс нужен. Кольчуга без ремня — неудобно и, кроме того, перевязь для меча требуется. А потом — к Годфри, в дом епископа. Ужинать…

— Суматошный денек, — проворчал Гунтер. — А Понтий наш сидит в лондонском пабе и жрет «Гиннес»…

— Чего жрет? — не понял сэр Мишель, оборачиваясь к оруженосцу. — Как ты сказал?

— Пиво так называется, — усмехнулся Гунтер. — Ирландское. У нас в Берлине его продавали до войны. Хорошее пиво.

Рыцарь ненадолго задумался над словами своего необычного оруженосца, и, в конце концов, вымолвил:

— Пиво оно и есть пиво. Даже в Ирландии. И никак не называется. А вот в Ирландии сидр гонят хороший, это правда…

* * *

Его святейшество архиепископ Кентерберийский Годфри, еще известный под именем графа Клиффорда, действительно остановился в доме епископа Руанского Гильома. Дом располагался в самом центре города, возле собора Пресвятой Девы Руанской, и, хотя был одним из самых красивых и крупных зданий в городе, все равно терялся в тени громадного храма выстроенного из темного камня. У себя Гунтер, конечно, видал церкви и покрупнее, но для конца двенадцатого века здание собора было весьма внушительным сооружением.

Выехав на площадь перед собором, сэр Мишель и германец оказались средь беспорядочной базарной сутолоки и поняли, что напрямик к указанному каким-то горожанином епископскому дому подъехать невозможно. Жизнь на площади кипела — пестрели многочисленные ряды лавок, теснились повозки, некоторые торговцы разложили свои товары прямо на земле. И все кричали, наперебой расхваливая свой товар и ожесточенно выторговывая лишнюю монетку. Продавалось здесь все — от живых куриц и белоснежных откормленных гусей в плетеных лыковых клетках до золотых египетских украшений и помянутого сэром Мишелем ирландского сидра. Правда, купцы здесь были довольно низкого пошиба, все больше случайные люди, получившие неожиданную возможность приторговать, или желавшие сбыть ворованное. Все солидные ремесленники, имеющие вес в городе, обычно содержали собственные лавки на улицах, окружавших площадь, на первых этажах своих домов, и не унижались, выставляя на продажу свои товары на уличных лотках и нахально цепляясь за кошельки прохожих. Дело шло к вечеру, и народу стало поменьше, по сравнению с утренними часами, но все равно было очень шумно и людно.

Мишель направил свою лошадь по краю площади, в объезд рынка, мимо зданий, принадлежащих богатым цехам. Их отличали эмблемы самых крупных и состоятельных гильдий города, и на цветных знаменах красовались изображения то подковы, то скрещенных мечей или кораблей, то ткацкого челнока.

«Чем ты был недоволен? — спрашивал себя Гунтер. — Вполне нормальное Средневековье. Как на картинке — крупный торговый город… О, гляньте, даже преступники имеются.»

— Мишель, кого это так? — спросил германец, указывая взглядом на троих бородатых людей, прикрученных к каменным колодкам на небольшом возвышении, находившемся ближе к краю площади. Вокруг этого места — видимо, исполнявшего роль подобия позорного столба — прогуливались несколько праздных стражников.

Рыцарь оценивающе взглянул на наказанных злодеев, не имевших, впрочем, излишне покаянного вида, подумал и ответил:

— По-моему, это купцы, уличенные в бесчестной торговле. А может, я ошибаюсь… Видишь, у них над головами доска? Там все написано.

Гунтер не стал дальше интересоваться судьбою попавшихся мошенников. Лошади уже подошли к воротам епископского дома, которые, само собой, охранялись статуями святых апостолов Петра и Павла, на чьих каменных лицах читалась недовольство всем миром, отягощенное вселенской тоской; еще там слонялись с полдесятка вполне живых и даже не пьяных блюстителей порядка с гербом графства на туниках. Осмотрев с высоты своего положения стражу, сэр Мишель принял подобающий сурово-надменный вид и небрежно сообщил:

— Шевалье де Фармер с оруженосцем к его святейшеству архиепископу Кентерберийскому Годфри. По личному приглашению.

Старший внимательно осмотрел сэра Мишеля, шагнул вперед, слегка поклонился и произнес:

— Как же, ваша милость, слышали. Только пущать никого не велено. Господин Годфри и епископ Гильом в соборе, вечерю служат. Подождите, сударь или туда пойдите. Лошадок можете оставить, присмотрим…

— На вечере, так на вечере, — кивнул сэр Мишель. — Пошли, Джонни.

Когда лошади были привязаны к коновязи у ворот епископа, они вдвоем прошли к собору, поднялись по ступенькам мимо монахов и нищих, занимавшихся одним делом — первые требовали пожертвований в пользу Святой Матери Церкви и крестового воинства, вторые — исключительно для себя лично. Гунтер принципиально не подал ни тем, ни другим — и так за день потрачено денег больше, чем зарабатывает какой-нибудь ремесленник за год. Красильщик, например, взявшись изобразить на щите сэра Мишеля герб Фармеров, стребовал четыре монеты серебром… И то заказ будет готов лишь завтра на рассвете.

Церковная обстановка мало изменилась за семь с половиной столетий, это Гунтер понял сразу, едва лишь они с Мишелем вошли под арку и их окутала пахнущая благовониями полутьма. Вперед, к алтарю, протискиваться пришлось бы долго, благо народу собралось преизрядно, поэтому сэр Мишель остановился неподалеку от входа. Видимо, горожане, прознавшие, что мессу будут служить как высший духовный пастырь Руана, так и глава церкви всего Английского королевства, явились не только на службу, но и с целью поглазеть на неожиданного гостя.

Сэр Мишель, моментально включившийся в общее действо, был занят лишь молитвами, а Гунтер, слишком заинтригованный происходящим, начал осматриваться. Все почти как в старом добром двадцатом веке, разве что скамей нет да освещение, разумеется, не электрическое — кроме падавшего из высоких узких окон сквозь витражи света, еще горело множество свечей в подвешенных на толстых цепях массивных люстрах. Алтарь, на взгляд цивилизованного человека был чуток грубоват, но это с лихвой компенсировалось обилием позолоты, красивой утварью и роскошными одеждами священников. Где-то наверху и слева располагался орган — к сожалению, ни его, ни хора не было видно, но зато звук, слегка сипящий, будто простуженный, прекрасно разносился по всему храму.

Священник, стоявший перед алтарем, показался Гунтеру удивительно знакомым. Германец не сразу догадался, что человек в епископском облачении — не кто иной, как Годфри, граф Клиффорд. На самом деле сыну Генриха Плантагенета куда больше шли меч и кольчуга, нежели расшитая золотом сутана. Однако против королевской воли не попрешь — Годфри ведь и раньше, при отце своем Генрихе, был епископом, потом сменив сутану на цепь государственного канцлера. Впрочем, канцлером Годфри был только до смерти Генриха II, потом Ричард отправил своего незаконнорожденного брата в ссылку. Но почему теперь Годфри вдруг вознесся на такие вершины? Гунтер, как и сэр Мишель, очень надеялся