— Я не могу выйти отсюда, — прохрипел ученый. — И не выйду.
— Коройен добралась до тебя?
— Она добралась до меня десять лет назад.
Орин и сейчас чувствовал боль и видел перед собой ее улыбку. Она улыбалась, в то время как молоты обрушивались на его суставы и лицо, ножи срезали с него кожу, огонь опалял его гениталии.
— Сегодня. Она добралась до тебя сегодня.
— Сейчас у меня здесь мало союзников, — промолвил Д'Алинниус, старясь заставить свой голос звучать твердо. — Ни Адвоката, ни Джереда, ни Аркова. Они могли бы говорить за меня.
— Да, но, как ты только что верно отметил, их здесь нет, а суд уже идет и ждать их возвращения не станет. Ты ведь не трус, Орин. Никто не заподозрит тебя в недостатке мужества. А сейчас у нас появилась реальная возможность подорвать доверие к канцлеру.
— Знаю. Знаю! И она тоже знает. Почему, по-твоему, я держу этих стражников за дверью? Если я появлюсь и буду допрошен, она меня убьет.
— А если она одолеет Восхождение и низложит Адвоката, что тогда? Думаешь, она заявится сюда сказать тебе спасибо?
Д'Алинниус содрогнулся. Ему никак не удавалось собраться с мыслями: ноздри забивал смрад собственной горящей плоти. Молот вновь крушил его зубы и скулы.
— Не могу… — выдохнул он.
— Канцлер сейчас там, она пытается доказать суду, что угроза сожжения есть ересь. Ты единственный, кто может показать, что она сама виновна по этому пункту. Прошу тебя, Орин. Или мы одолеем ее сейчас, или никогда.
Но Д'Алинниус лишь молча покачал головой. Каждое слово Гестериса, проникая в сознание, лишь усиливало его страх.
— Орин! Тебе ведь нравились Восходящие, ты что, забыл? Это наши друзья, наши союзники. Неужели ты думаешь, что они позволят кому-то повредить тебе, если ты заговоришь?
— Как… как я могу встретиться с ней снова? — выдавил он, и из глаз его полились слезы. — Она расправится со мной снова, и я уже чувствую боль. Марк, ей достаточно взглянуть на меня, и всей моей смелости приходит конец. Я не смею выступить против нее. А если и посмею, она выставит меня обманщиком. Прошу тебя, Марк, не заставляй меня встречаться с ней.
Голову ученого стянуло болью, все старые раны напомнили о себе. Он почувствовал, как легла на его плечо сильная, дружеская рука Гестериса.
— Прости, старина. Я был не прав.
Д'Алинниус отстранился, немного придя в себя.
— Если б ты знал, что значит встретиться с памятью, которую ты больше всего на свете хотел бы похоронить. Ты рассказывал мне, как клинок лишил тебя глаза. И о том, как это непрошеное воспоминание приходит к тебе снова и снова. А ведь человека, который сделал это с тобой, давно нет в живых. В отличие от нее. Она здесь, не больше чем в сотне ярдов от места, где я сижу. Я и двинуться-то не смею.
Д'Алинниус схватился за одну из лежавших на столе фляг.
— Твой взрывчатый порошок?
— Да. И я испытаю его на ней, если она попробует добраться до меня!
— Правда? — Гестерис приподнял брови. — Так возьми их с собой. Носи их с собой всегда, в конце-то концов. Человеку необходимо ощущение защищенности.
— Ни одно гражданское лицо не вправе появляться в базилике с оружием, — напомнил ученый.
— Так ведь, Орин, у тебя не будет ни меча в ножнах, ни ножа за голенищем. Ты просто появишься с флягой, только и всего. Это ведь порошок, не больше.
И Гестерис подмигнул другу.
ГЛАВА 40
— Но ты признаешь, что спас мальчишке жизнь? — спросила канцлер.
— Да, — отозвался Оссакер.
Снова настал его черед, и на сей раз они находились в гораздо более сложном положении. Коварство законов ордена было таково, что обвинение в ереси в данном случае представлялось неизбежным. Аврелий позволил делу зайти слишком далеко.
— И ты сделал это, не применяя общепризнанные методы лечения?
— Я не нуждаюсь в общепризнанных методах лечения.
— На самом деле? А что же тебе требуется?
— Мои руки, сила моего сознания и милость Бога, позволяющего мне работать.
— Милость Бога? Ты считаешь, что она тебе дарована? Какая самонадеянность! Объясни нам, каким же это образом с помощью рук и силы сознания ты смог исцелить дитя, явно страдавшее неизлечимым недугом?
Оссакер вздохнул.
— У всех имеются энергетические карты… жизненные линии, представляющие собой зашифрованные данные нашего бытия. Я могу видеть эти линии. Все Восходящие могут. Когда кто-то болен, это отражается на его энергетической карте, в ней меняются цвета. Я только направляю некоторое количество собственной энергии на поврежденный участок карты, с тем чтобы восстановить изначальное, правильное положение. Вот и все. Это звучит просто, и именно это я и делаю.
Некоторое время канцлер молчала.
— Только сам Бог вправе вернуть к жизни того, кого Он уже решил призвать в свои объятия. Мы в состоянии лишь облегчить страждущему уход. Хирург, использующий инструменты, или лекарь, прибегающий к снадобьям, использует Божьи дары, помогая тем, кого можно спасти, ибо Бог еще не решил их призвать. Ты же присвоил себе силу и власть Бога. Это ересь.
— Нет, — возразил Оссакер. — То, чем обладаем мы, это дары…
— Ты не обязан отвечать, — прервал его Аврелий. — Это заявление, а не вопрос.
— Нет, пусть говорит, — вмешалась канцлер. — Лишнее подтверждение его вины нам не помешает.
Аврелий пожал плечами и жестом предложил Оссакеру продолжать.
— Мы используем то, чем одарил нас Бог. Не более того. Подобно искусному наезднику или талантливому хирургу, мы можем совершать то, что, если и кажется удивительным со стороны, на деле всего лишь соответствует заложенным в нас способностям. Это несомненный дар, а не присвоение чужих функций.
— Хорошо, Оссакер, понятно, — кивнула канцлер. — Садись. Ардуций, последние несколько вопросов.
Ардуций поднялся на ноги.
— Ардуций, мы с тобой старые противники, мы сходились в спорах по всему Конкорду. Изъездили его вдоль и поперек. И я говорила тебе, что в одни прекрасный день мы
