романтическое приключение, нужно Васю спасать.
В подъезде Фандорин повёл себя ещё удивительней.
Пропустил даму вперёд, но сам вошёл не сразу, а после паузы и как-то очень уж стремительно, чуть ли не прыжком.
По лестнице взбежал первым, руку при этом держал в кармане пальто.
А может быть, он того, испугалась вдруг Лидина. Как теперь говорят, с кукареку в голове?
Но отступать было поздно.
Она открыла дверь ключом.
Фандорин отстранил её и скакнул вперёд. Развернулся, прижался спиной к стене прихожей. Быстро повёл взглядом влево, вправо, наверх.
В руке у него чернел непонятно откуда взявшийся маленький пистолет.
— Что это с вами? — воскликнула не на шутку перепугавшаяся Гликерия Романовна. Сумасшедший следователь спросил:
— Ну и где же он?
— Кто?
— Ваш любовник. Или начальник. Право, уж не знаю, в каких вы с ним отношениях.
— О ком вы говорите? — в панике пролепетала Лидина. — Я не пони…
— О том, чьё задание вы исполняете, — нетерпеливо перебил Фандорин, прислушиваясь. — Штабс-капитан, ваш попутчик. Ведь это он велел вам меня сюда заманить. Но в квартире его нет, я бы почувствовал. Где же он?
Она вскинула руку к груди. Знает, всё знает! Но откуда?
— Вася мне не любовник, — скороговоркой сказала она, не столько осознав, сколько почувствовав, что сейчас нужно говорить правду. — Он мой друг, и я действительно хочу ему помочь. Где он — не спрашивайте, этого я вам не скажу. Эраст Петрович, милый, я хочу просить вас о милосердии!
— О чем?!
— О милосердии! Человек совершил оплошность. Пускай с вашей военной точки зрения она считается преступлением, но это всего лишь рассеянность! Разве можно за рассеянность карать так строго?
Брюнет наморщил лоб, пистолет сунул в карман.
— Что-то я не п-пойму… О ком вы говорите?
— Да о нем, о нем! О Васе Рыбникове! Ну, потерял он этот ваш чертёж, так что же теперь, губить хорошего человека? Ведь это чудовищно! Война через месяц или через полгода кончится, а ему на каторгу? Или того хуже? Это не по-человечески, не по-христиански, согласитесь! — и так искренне, так проникновенно у неё это вырвалось, что у самой на глазах выступили слезы.
Даже сухаря Фандорина проняло — он смотрел с удивлением, даже с растерянностью.
— Как вы могли подумать, что я спасаю своего любовника! — горько произнесла Гликерия Романовна, развивая успех. — Разве стала бы я, любя одного мужчину, зазывать к себе другого? Да, вначале я намеревалась вас очаровать, чтобы помочь Васе, но… но вы в самом деле вскружили мне голову. Признаться, я даже и забыла, ради чего хотела завлечь вас… Знаете, вот здесь вдруг что-то сжалось… — Она положила руку пониже лифа, чтобы рельефнее обрисовался бюст, и без того очень недурной.
Гликерия Романовна произнесла глухим от страсти голосом ещё несколько фраз в том же роде, не слишком заботясь об их правдоподобии — известно, что мужчины на такие речи доверчивы, особенно, когда добыча столь близка и доступна.
— Я ни о чем вас не прошу. И не буду просить. Забудем обо всем…
Она запрокинула голову и повернула её немного вбок. Во-первых, этот ракурс был самый выигрышный, а во- вторых, так было очень удобно её поцеловать.
Прошла секунда, вторая, третья.
Поцелуя не было.
Открыв и скосив глаза, Лидина увидела, что Фандорин смотрит не на неё, а в сторону. Ничего интересного там не было, лишь телефонный аппарат на стене.
— П-потерял чертёж? Рыбников вам так сказал? — раздумчиво произнёс следователь. — Он вам солгал, сударыня. Этот человек японский ш-шпион. Не хотите говорить, где он, — не нужно. Я и без вас это нынче же узнаю. П- прощайте.
Развернулся и вышел из квартиры.
У Гликерии Романовны чуть ноги не подкосились. Шпион? Какое чудовищное подозрение! Бедный Вася! Нужно немедленно предупредить его! Оказывается, опасность ещё серьёзней, чем он думает! И потом, Фандорин сказал, что нынче же узнает, где Вася прячется!
Она схватила телефонный рожок, но вдруг испугалась, не подслушивает ли следователь с лестницы. Распахнула дверь — никого, только быстрые шаги по ступеням.
Вернулась, стала телефонировать.
— Пансион «Сен-Санс», — проворковал в трубке женский голос. Слышались звуки фортепиано, играющего весёлую польку.
— Мне срочно нужно Василия Александровича!
— Их нету.
— А скоро ли будет?
— Они нам не докладываются.
Какая невоспитанная горничная! Лидина в отчаянии топнула ногой.
Выход был один: ехать туда и дожидаться.
Швейцар уставился на посетительницу так, будто к нему явилась не нарядная, в высшей степени приличная дама, а черт с рогами, и загородил проход грудью.
— Вам кого? — спросил он подозрительно.
Из дверей, как давеча из телефонной трубки, доносилась развесёлая музыка. Это в пансионе-то, в одиннадцатом часу вечера?
Ах да, ведь нынче 26 мая, окончание учебного года, вспомнила Гликерия Романовна. В пансионе, должно быть, выпускное празднество, потому и столько экипажей во дворе — родители приехали. Неудивительно, что швейцар не хочет пускать постороннего человека.
— Я не на праздник, — объяснила ему Лидина. — Мне нужно дождаться господина Рыбникова. Он, наверное, скоро придёт.
— Пришёл уже. Только к ним не сюда, вон туда пожалуйте, — показал привратник на крылечко.
— Ах, какая я глупая! Разумеется, не может же Вася жить с пансионерками!
Она взбежала по ступенькам, шурша шёлком. Торопливо позвонила, да ещё и принялась стучать.
В окнах квартиры было темно. Ни тени, ни звука.
Устав ждать, Лидина крикнула:
— Василий Александрович! Это я! У меня срочное, ужасно важное дело!
И дверь сразу открылась, в ту же самую секунду.
На пороге стоял Рыбников и молча смотрел на нежданную гостью.
— Отчего у вас темно? — спросила она почему-то шёпотом.
— Кажется, перегорел электрический трансформер. Что случилось?
— Но свечи-то у вас есть? — спросила она входя и прямо с порога, волнуясь и глотая слова, принялась рассказывать плохую новость: как случайно, в одном доме, познакомилась с чиновником, ведущим дело, и что этот человек считает Василия Александровича японским шпионом.
— Нужно объяснить ему, что чертёж у вас украли! Я буду свидетельницей, я расскажу про того типа из поезда! Вы не представляете, что за человек Фандорин. Очень серьёзный господин, глаза как лёд! Пускай разыскивает не вас, а того чернявого! Давайте я сама ему все объясню!
Рыбников слушал её сбивчивый рассказ молча и одну за одной зажигал свечи в канделябре. В подрагивающем свете его лицо показалось Гликерии Романовне таким усталым, несчастным и затравленным, что она задохнулась от жалости.
— Я для вас всё сделаю! Я вас не оставлю! — воскликнула Лидина, порывисто хватая его за руки.
Он дёрнулся, и в глазах его вспыхнули странные искры, совершенно преобразившие заурядную внешность. Это лицо уже не казалось Гликерии Романовне жалким — о нет! По чертам Рыбникова метались черно-красные тени, он был сейчас похож на врубелевского Демона.
— Боже, милый, милый, я же люблю вас… — пролепетала Лидина, потрясённая этим открытием. — Как же я… Вы самое дорогое, что у меня есть!
Она протянула ему руки, лицо, всё своё тело, трепеща в предвкушении встречного движения.
Но бывший штабс-капитан издал звук, похожий на рычание — и попятился.
— Уходите, — сказал он хрипло. — Немедленно уходите.
Лидина не помнила, как выбежала на улицу.
Какое-то время Рыбников стоял в прихожей неподвижно, смотрел на огоньки свечей застывшим, помертвевшим взглядом.
Потом в дверь тихонько постучали.
Одним прыжком он подскочил, рванул створку.
На крыльце стояла графиня.
— Извините за беспокойство, — сказала она, вглядываясь в полумрак. — У меня нынче шумно, так я пришла справиться, не досаждают ли вам гости. Я могу сказать им, что на фортепиано лопнула струна, и завести граммофон в малой гостиной. Тогда будет тише…
Почувствовав в поведении постояльца какую-то необычность, Бовада умолкла на полуслове.
— Почему вы так на меня смотрите?
Василий Александрович молча взял её за руку, притянул к себе.
Графиня была женщиной хладнокровной и чрезвычайно опытной, но тут от неожиданности растерялась.
— Пойдём, — рванул её за собой преобразившийся Рыбников.
Она шла за ним, недоверчиво улыбаясь.
Но когда Василий Александрович с глухим стоном впился в неё губами и сжал в своих сильных руках, улыбка на полном, красивом лице вдовы испанского гранда сменилась сначала изумлением, а позднее гримасой страсти.
Полчаса спустя Беатрису было не узнать. Она плакала у любовника на плече и шептала слова, которых не произносила много лет, с раннего девичества.
— Если бы ты знал, если бы ты знал, — всё повторяла она, вытирая слезы, но что именно он должен знать, объяснить так и не умела.
Рыбников её еле выпроводил.
Наконец оставшись в одиночестве, он сел на пол в неудобной, замысловатой позе. Пробыл так ровно восемь минут. Потом встал, по-собачьи встряхнулся и сделал телефонный звонок — ровно за тридцать минут до полуночи, как было условлено.
А в это самое время на другом конце бульварного кольца Лидина, ещё не снявшая накидки и шляпы, стояла у себя в прихожей перед зеркалом и горько плакала.
— Кончено… Жизнь кончена, — шептала она. — Я никому, никому не нужна…
Она покачнулась, задела ногой что-то шуршащее и вскрикнула. Весь пол
