Нефритовые четки

публикой.

Отец Викентий, перекрестившись, важно молвил:

– Когда ж пастырю и быть с пасомыми, ежели не в час испытаний? Желаю, господин Кузнецов, вам сопутствовать. Более того – обязан.

И даже травоядный Алоизий Степанович не отступился:

– Эраст Петрович, я приносил земству присягу выполнять свои обязанности честно, не взирая на лица и не отступая перед препятствиями, – объявил статистик, приосанившись. – И мне несколько обидно, что вы могли предположить, будто я, выпускник Петербургского университета, из страха перед опасностью…

– Эхма! – перебил его лепет Одинцов, швырнув своей чёрной барашковой шапкой о землю. – Ну, и я поеду! Нехай исправник со следователем трупы откапывают, а мне бы живых уберечь!

Дискуссию подытожил Евпатьев:

– Стало быть, едем, как ехали. Только помните, господа: насильно никого не принуждали.

Пирамида

После этой экстренной остановки погнали ещё быстрей, чем прежде.

Теперь, когда главная цель экспедиции переменилась, караван возглавили сани законоблюстителя. Полицейский нахлёстывал своего конька не жалея, из-под копыт звёздочками разлетался смёрзшийся снег, от заиндевевших боков валил пар.

Следующая деревня, куда нужно было попасть раньше зловещего проповедника, называлась Мазилово, и жили в ней мазилы, то есть художники, но не иконописцы, а люди лёгкие, весёлые – лубошники. Почти в каждой крестьянской избе по всему северу, и отнюдь не только в жилищах староверов, висела их живописная продукция: отпечатанные кустарным образом картинки духовного и мирского содержания. Коробейники носили всех этих «Алексеев-Божьих-Человеков», «Бов-Королевичей» и «Финистов-Ясных-Соколов» по деревням и ярмаркам, продавали по пятачку, по гривеннику. Промысел копеечный, но широкий охватом, а потому прибыльный.

До места добрались перед закатом.

– Вон оно, Мазилово, – показал Одинцов на сбившиеся в кучку дома – не такие, как в первых двух деревнях, а маленькие, уютные, с радостными цветными ставнями. – Помогай Господь, чтоб не опоздать…

Он привстал, гаркнул на притомившегося буланого, и тот, качнув косматой башкой, расстарался – запустил дробной рысью.

У околицы несколько молодых баб и девок в ярких платках занималась странным делом – набирали в горшки снег.

– З-зачем это они? – удивился Эраст Петрович.

– У нас верят – крещенский снежок гож от сорока-недугов лечить, – кратко объяснил Ульян, а сам все тянул шею, оглядывал деревню. – Эй, бабоньки! Лаврентий-блаженный не у вас?

Местные жительницы глазели на приезжих. Одна, постарше других, степенно ответила:

– Утресь был. Поснедал, подаяние по домам собрал и дале побрёл.

Полицейский и Фандорин одновременно выкрикнули:

– Куда?

– Все ж-живы?

– Слава Богу, – изумилась молодка, обратившись сначала к Эрасту Петровичу. А уряднику сказала: – Куда-куда. Знамо – в лес.

– Держите! – кинул Одинцов вожжи спутнику. – Какой тропой он пошёл, видала? Эй, кто видал? Показывайте!

Тут подкатил Никифор Андронович.

– Христос спасай, красавицы! Все ль у вас ладно? Я Евпатьев.

Ему низко поклонились.

– Знаем, батюшка. Благодарение Господу, всё ладно.

– К старосте ведите. И народ скликайте! Говорить буду.

Одна из девок уводила прочь урядника, что-то рассказывая ему на ходу. Эраст Петрович, махнув Масе, чтобы был наготове, пошёл следом. Все остальные направились в деревню.

– К Лихому ключу? – переспросил Ульян у девушки. – Это на Богомилово, что ли?

Обернулся к Фандорину.

– Всего час, как ушёл. Догоню! Не уйдёт!

– Я с тобой.

Одинцов вернулся к саням, вытащил прикреплённые к полозу лыжи.

– По снегу бегать умеете?

– С п-палками довольно неплохо.

– У нас палок в заводе нет. Да и лыжи особые, к ним привычка нужна. – Полицейский быстро приладил на ноги две короткие и широкие доски, обшитые кожей. – Скоро ночь, отстанете – пропадёте. Ништо, Ераст Петрович. Энтого Кузьму я и сам возьму.