Нефритовые четки

Поди угадай, в какую из них отправился Лаврентий. А стало быть, придётся объехать все четыре.

Кое-как, наскоро перекусили – и в путь.

Возвращение

Пять повозок выехали из безмолвного, будто вымершего Богомилова шумно – с конским ржанием, позвякиванием сбруи и звоном колокольцев. Река приняла вереницу саней в своё белое, мягкое русло, стиснула лесистыми берегами, и звуки сразу приглохли. Езда по свежему снегу получалась небыстрой, но опытный кормщик Крыжов даже в темноте знал, где наст пожестче; его лошадь проворно перебирала завязанными в кожаные мешки копытами, почти не проваливаясь, а остальным по проложенной колее было уже легче.

Сани урядника Одинцова шли последними, то есть занимали самую привилегированную позицию – иначе конь не утянул бы трёх человек (японца Эраст Петрович на сей раз усадил с собой).

Правил Фандорин, сам вызвался. Когда едешь в хвосте, быть возницей дело нехитрое, знай только не отставай.

Впереди покачивался фонарик, подвешенный на задке евпатьевского экипажа – даже если налетит вьюга, всё равно не собьёшься.

И тем не менее последние сани понемногу начали отставать, чем дальше, тем больше.

Ульян, оживлённо беседовавший с Масой о женской красоте (оказалось, что их вкусы удивительно сходны), заметил это не сразу. А когда посмотрел-таки вперёд и увидел, что путеводный огонёк едва различим во мраке, попенял нерадивому кучеру:

– Что ж вы, Ераст Петрович. Наддайте-ка. Да кнутом его, кнутом.

– З-зачем бить живое существо? – безмятежно ответил Фандорин и, вместо того чтоб хлестнуть животное, натянул вожжи, так что сани вовсе остановились.

Он прибавил что-то по-японски. Маса достал саквояж, начал в нём рыться.

Полицейский ждал, недоумевая, что за внезапная надобность вызвала эту остановку. И уж подавно удивился, когда слуга подал своему господину сигару и спички.

– Чего это вы?!

– Уф, до чего ж я устал быть с-старовером. – Эраст Петрович раскурил сигару и с наслаждением выпустил струйку дыма.

– Они ж не увидят, что мы отстали! – попытался втолковать ему Ульян.

– Раньше, чем станут на привал, нипочём не обнаружат, – согласился Фандорин. – А это когда ещё будет. Но искать нас не станут – я Никифору Андроновичу на кибитку з-записку прицепил.

Урядник заморгал:

– Какую записку?

– Что мы возвращаемся в Богомилово. Сейчас вот докурю и повернём.

Потеряв дар речи, Одинцов уставился на безмятежного курильщика.

– А… а людей спасать? – наконец пролепетал полицейский.

– За тем и вернёмся. Разве вы не приметили, что несчастья происходят после того, как мы покидаем очередную деревню? Я дал себя обмануть дважды. В третий – слуга п-покорный. Как развернуть вашего буцефала?

Он натянул правую вожжу – конь лишь недовольно мотнул головой. Натянул левую – послушался.

– Ага, он у вас приверженец левостороннего д-движения, – весело сказал Эраст Петрович. – В Британии ему пришлось бы худо.

– Черт, как это я сам не скумекал! Проверить надо! Деды эти мне тож не понравились!

Ульян отобрал у городского человека поводья, как следует стегнул – обратно помчали вдвое быстрей.

Не прошло и получаса, как из темноты выплыл пологий холм, над ним – острый силуэт церквушки, приземистых домов.

Уезжали из Богомилова шумно, вернулись тихо.

Коня привязали к кусту близ берега, сами пошли пешком, крадучись.

– Где сховаемся? – шёпотом спросил урядник и сам себе ответил. – В книжнице, где ещё. Поди, не успела простыть.

Сказано – сделано.

Не скрипнув ступеньками, не стукнув дверью, засели в горнице. Огня не зажигали. Маса расположился у окна с одной стороны, полицейский с другой, Фандорин с третьей (четвёртая выходила на реку и высматривать там было нечего).

– Дай Бог, чтоб я ошибся, – вздохнул Эраст Петрович. – Пойдут закапываться – остановим. Ну, а если будет тихо, как-нибудь нагоним своих, ничего.

Тихо-то было тихо, даже слишком. Стариковский сон известно каков, но миновал седьмой час утра, восьмой, а ни в одном из четырёх жилых домов не замечалось ни света, ни какого-либо движения. Правда, было всё ещё темно. Когда писчикам и побаловать себя поздним вставанием, если не зимой?

Фандорин на время отвлёкся от тревожных мыслей, ибо оказалось, что ему очень повезло с окном – оно выходило на восток.

Небо в той стороне обнаружило невероятный талант к колоризму в манере старых венецианских мастеров: из чёрного сделалось синим, из синего голубым, из голубого бордовым. Потом малиновым, алым, оранжевым, и наконец над острыми верхушками елей вылезло солнце, похожее на яблоко, которое тащит на