тридцать пять лет изволь начинать все заново.
Что новую жизнь следует начинать в Новом Свете, подразумевалось как-то само собой. Где ж ещё? Но сначала до Америки нужно было добраться.
Пока что опальный статский советник торчал в Бристоле, откуда в Нью-Йорк ходили корабли пароходной компании «Сити-лайн», и уже третью неделю дожидался своего слугу-японца.
Из Первопрестольной пришлось уносить ноги в один день, не дожидаясь ответа на прошение об отставке. Жалования и наградных более не будет, капиталов на службе Эраст Петрович не нажил, из имущества же владел лишь небольшим домом на Малой Никитской – его-то и должен был продать Маса. Денег хватит на пару лет, а за это время можно выучиться новой профессии. Например, инженерной.
Другой, более простой путь к финансовой независимости лежал через Висбаден или Монте-Карло. Фандорину с его феноменальной везучестью к любым games of chance[6], вероятно, хватило бы одного дня у рулеточного стола, чтобы навсегда избавиться от забот о хлебе насущном. Мешало чувство, что это
Ну а коли так, приходилось ездить на конке, курить по полсигары в день и жить не в «Ройял-отеле», а снимать комнату с завтраком и чаем за фунт, два шиллинга и шесть пенсов в неделю.
Район, правда, был очень приличный – собственно, лучший в городе. Расположенный на холме, он весь состоял из особняков, в архитектурном смысле пресноватых, но зато окружённых чудесными садами. Через неделю бывшего статского советника уже тошнило от прогулок по ухоженным паркам и от лицезрения единственной туземной достопримечательности – стосаженного подвесного моста через реку Эйвон.
Было начало апреля. На деревьях поблёскивали новорождённые листочки, газоны сияли невыносимо зелёной травой, а Эраст Петрович расхаживал среди этого великолепия с совершенно ноябрьским выражением лица.
Единственной отдушиной для изгнанника были ежевечерние чаепития с квартирной хозяйкой мисс Палмер.
А ведь при первом знакомстве она показалась ему совершенно выжившей из ума.
Дверь открыла сухонькая, фарфоровая старушенция. Услышав, что посетитель явился по объявлению в «Вестерн дейли пресс», поправила очочки, поглядела на высокого брюнета бледно-голубыми глазками и осторожно спросила:
– Играете ли вы, сэр, на губной гармошке?
Фандорин, уже привыкший к английским чудачествам, покачал головой. Тогда пожилая леди задала второй вопрос:
– Но вы, должно быть, участвовали в обороне Хартума?
Откашлявшись, чтобы подавить раздражение (всё-таки дама), Эраст Петрович сдержанно заметил:
– Если вы сдаёте комнату только защитникам Х-Хартума, играющим на губной гармошке, следовало бы указать это в объявлении.
Он так и знал, что визит закончится впустую. Фандорину уже дважды отказывали, узнав, что он иностранец, а те дома были попроще этого – с собственным парком и гербом на кованых воротах: массивный медведь под графской коронеткой. Нечего было и карабкаться в этот аристократический Клифтон.
– Добро пожаловать, сэр, – сказала старушка, пропуская его в прихожую. – Вы, я полагаю, из России? Я сразу должна была понять. Офицер или военный чиновник?
До сего момента Эраст Петрович пребывал в уверенности, что изъясняется на английском без акцента, и расстроился.
– Вы это поняли по произношению?
– Нет, сэр. По выражению лица и осанке. Видите ли, я была сестрой милосердия под Севастополем и видела немало ваших соотечественников. Один пленный капитан даже был ко мне неравнодушен. Это несомненно объяснялось тем, что рядом не было других женщин, – скромно добавила она. – В любом случае, его ухаживания не имели последствий.
Увядшие щёчки квартирной хозяйки слегка порозовели от воспоминания, и, благодаря безымянному капитану, который сорок лет назад пофлиртовал с англичанкой, Фандорин наконец обрёл кров.
– Я занимаю в особняке лорда Беркли только этот маленький флигель, здесь даже нет кладовки. Но ведь у вас багажа мало? – вновь угадала старушка.
Со временем обнаружилось, что мисс Палмер вообще отличается редкостной наблюдательностью и проницательностью. Нашлось объяснение и странным вопросам, с которых началось знакомство.
Дело в том, что сдавать комнату она решила недавно, и с первыми двумя жильцами ей ужасно не повезло. Один всё время дудел в губную гармошку, другой же страдал ночными кошмарами после резни, свидетелем которой он оказался в Хартуме в 1885 году. Каждую полночь квартирка оглашалась дикими воплями «Исса пфуй!» и «Аллах Акбар!» – это бедняга, чтобы спастись от кривых ножей, вновь и вновь отрекался от Иисуса Христа.
Каждый вечер с пяти до шести мисс Палмер поила постояльца чаем. Заваривала почтенный напиток некрепко, да ещё портила молоком, испечённые ею крекеры крошились в руках и прилипали к зубам, но зато беседовать со старой леди было одно удовольствие – Эраст Петрович старался эти чаепития не пропускать.
Свою историю хозяйка рассказала ему в первые же дни.
Ей выпала печальная и красивая судьба, к сожалению, не столь редкая у истинно благородных женщин.
Своих родителей Дженнет Палмер не помнила, да можно сказать, что и не видела. Её отец, драгунский субалтерн, пал при Ватерлоо. Он незадолго перед тем женился, вдове едва сравнялось восемнадцать. Она вынашивала дитя, и горестная весть вызвала у несчастной преждевременные схватки. Спасти роженицу не
